Daily Archives: 15.08.2017

  • 0

Тэффи – Преступник

Тэффи Надежда Александровна - Преступник

Надежда Тэффи

Преступник

Да, да. Где волны морские — там бури, где люди — там страсти.
Под старость, конечно, страсти стихают — от усталости, от привычки подавлять их. Но в молодости бороться с ними трудно.
Вовка думать этого не мог, но чувствовал определённо и ясно. Бороться было трудно. Особенно потому, что предмет, возбуждающий его страсть, вертелся под самым его носом по нескольку часов в день. Иногда даже снился ночью.
Предмет этот был большой красный карандаш. Внутри он был чёрный, как самый обыкновенный, но снаружи блестящий, круглый, красный и ужасно большой.
Красоты нечеловеческой!
Такой карандаш годится не только для писания, а и для многих других надобностей. Можно его просто катать по полу, можно им стучать по столу, как барабанной палочкой.
Да и вообще — быть владельцем такой роскошной, такой огромной красной штуки уже само по себе упоительно.
Классная комната скучная, серенькая: чёрная доска, седоватая учительница в тёмном платьишке, замурзанные ребята с грязными лапками — всё блёклое, унылое, и среди них — он, яркий, блестящий, сверкающий, единственная радость мира. Кра-со-та!
Можно держать себя в руках день, два, три, но не вечно же. Больше выдержать было уже трудно. Как человек по натуре вполне порядочный, Вовка испробовал сначала легальный путь. Нахмурил те места, где у взрослых бывают брови, и спросил деловито у хозяина карандаша:
— Это разве твой карандаш?
— Конечно, мой, — ответил хозяин и на всякий случай засунул карандаш себе за пазуху.
— У меня был такой же, — вдохновился Вовка. — Это ты, верно, мой взял.
Но дело не выгорело.
На другой день он переменил тактику:
— Дай мне порисовать твоим карандашом.
Не прошло и это.
После другого выбора уже не было.
Путь к обладанию желанным предметом оставался один. И путь этот был преступный. Вовка отлично понимал, что совершил преступление, иначе на вопрос матери: «Что это за карандаш?» — не хмурил бы те места, где у взрослых бывают брови, и не отвечал бы басом:
— Это нам в школе дали.
А потом, чтобы переменить разговор, не стал бы скакать на одной ноге по всей комнате и при этом ещё орать во всё горло.
Играть карандашом он залезал под диван. Там было спокойнее для преступного наслаждения. Он катал карандаш по полу и тихонечко пел бессловесную песню, не очень музыкальную и всегда вызывавшую громкий окрик:
— Кто там воет под диваном? Если это волк залез, так надо его капканом словить.
Он никогда не писал этим карандашом. Карандаш был ему нужен как красота, а не как польза. Приятно было смотреть на него, вертеть в руках, катать по полу, поглаживать. Но главное — любоваться на его чудесный ярко-красный цвет.
Когда старшая сестра, большая шестилетняя Буба, дотронулась до этого удивительного предмета, Вовка завизжал, как от боли:
— Ты не имеешь права, это моё!
— Я только посмотреть хотела.
— Не имеешь права смотреть, это моё!
Дело с карандашом, пожалуй, так бы и затихло, но такой же карандаш, даже лучше, потому что длиннее и новее, оказался ещё у одного мальчика.
Тут уже раздумывать было нечего. Коготок увяз — и всей птичке конец.
Под диваном стали кататься два карандаша.
— С моим Вовкой беда, — испуганно рассказывала Вовкина мать своей приятельнице. — Вера, милая, по-моему, он в школе у мальчишек карандаши таскает.
И не признаётся. Как быть? Надо что-то предпринять, а то, если пойдёт дальше, ведь из него определённый вор выйдет. Что делать?
— Подожди, я попробую, — решила Вера. — У меня он не отвертится. Завтра же приду и поговорю.
— Только, ради бога, не очень строго! Он ведь маленький.
— Маленький, но психология уже заправского вора.
Катает свои карандаши под диваном. Тут нужно действовать серьёзно и скоро.
На другой день, весёлая и оживлённая, пришла Вера к приятельнице. Принесла детям конфет.
— Ах, Зиночка, — рассказывала она между прочим, — какой я сегодня видела роскошный карандаш!
Совсем красный. Такого нигде ни у кого нет. Ты ведь никогда не видала красного карандаша? Таких ведь больше нет. Мне говорили, что на всю Европу сфабриковали только один.
Пятилетнее сердце не выдержало.
— А у меня есть два. Два! — закричал Вовка. — Вот, смотрите.
Вера посмотрела, полюбовалась и сказала тоном доброго малого:
— Мальчишки ещё не заметили, что ты их стащил.
Вовка растерялся, раскрыл рот.
— Ну, так я тебе советую: завтра же положи их на место. Прямо каждому в его стол. Понял? А то, наверное, их родители заявили полиции. Нельзя так долго держать у себя чужие вещи.
— Это ужасно!.. — вздохнула Буба. — Он, наверное, не отдаст.
— Ну что ты говоришь! — возмутилась Вера. — Вовка да не отдаст! Он же умный, он понимает, что с полицией шутки плохи.
Вовка молчал и громко сопел. Положение было трудное. Расстаться с карандашами было совершенно невыносимо. Бывают разлуки, которые нельзя вынести. Искалечить свою молодую жизнь! Можно подумать, что так они ему легко достались, эти карандаши. Других таких не наживёшь. А Буба говорит — «не отдаст». Значит, надо назло отдать. Лучше, пожалуй, быть дураком, да с карандашами.
Вовка карандашей не отдал.
А вскоре разыгралась и другая история, на ту же тему.
Повели детей в гости к почтенной старухе. Пока мать со старухой беседовала, дети рассматривали карточки в альбоме, потом, как в этом возрасте полагается, начали разглядывать всё, что было в комнате. Потрогали вазочку с цветами, перевернули пепельницу. Пепел посыпался на ковер. Струсили, покосились на старуху. Та не заметила. Потом добрались до рабочего ящика. Тут уж пошло раздолье. Чего только не напрятала старуха в свой ящик!
И тесёмки, и катушки, и ленточки, и крючочки, и перламутровые пуговки, нанизанные на шнурочек, и два напёрстка. Был ещё и третий напёрсток, ужасно странный — без донышка и яркого, неповторимо яркого красного цвета. Пришлось примерить его на все пальцы. Очень был интересный напёрсток, такого нигде не найдёшь. Какая старуха хитрая — завела у себя этакую прелесть! Прямо не оторваться.
Мать подозвала Бубу прочесть старухе стихи про стрекозу, которой зима катила в глаза. А Вовка всё ещё любовался напёрстком.
На другой день уроков не было, и он с утра залез под диван и катал что-то.
— Что он там катает? — спросила мать у Бубы.
Буба молчала и смотрела очень испуганно.
— Вовка, ты что там катаешь? — спросила мать.
— Старый волчок, — подумав, отвечал Вовка.
А Буба всё молчала и даже прижала руки к груди.
— Чего ты, девочка моя? — спросила мать.
Буба вздохнула дрожащим вздохом и упёрлась лбом в плечо матери.
На другой день, когда дети были в школе, мать отодвинула диван. Увидела что-то красненькое, засунутое за галун, у диванной ножки. Вытащила, посмотрела. Сразу узнала старухин напёрсток, который та надевала на указательный палец левой руки, чтобы не колола иголка.
Вовка украл! Как быть?
Пошла советоваться с Верой.
— Не знаю, что придумать. Он слишком мал, чтобы можно было напирать на моральную сторону. Припугнуть, что ли, да не знаю — как.
— Подожди, — сказала Вера. — Я придумаю. Я вечером зайду!
Вечером раздался звонок, да не простой, а три раза подряд.
Вошла Вера, страшно взволнованная.
— Что с тобой?
— Ужасно неприятная история, — отвечала Вера.  — Представьте себе, что к нашей старухе залезли воры и утащили её красный напёрсток. Она очень испугалась. Потому что воры теперь знают дорогу в её дом и, наверное, ещё раз залезут. Так вот она дала знать в полицию, и там обещали сегодня же найти вора.
Четыре круглых голубых глаза смотрели в ужасе.
— А как же они смогут найти? — прижимая руки к груди, спросила Буба.
— Полиция-то? — удивилась Вера наивному вопросу. — Так она выпустит ищеек. Ищейки побегут по следу и живо найдут.
— А-а-а они по лестнице могут? — заикаясь, спросил Вовка.
— Ну конечно. Они же дрессированные.
«Ищейки» было ужасное слово. Конечно, это просто собаки, но какие-то узкие, мягкие, морды острые, длинные, извиваются и всюду пролезут.
— А-а-а как же они…
— Их привели к старухе, они всё обнюхали и сразу побежали по следу.
— Уже бегут! — задохнулась Буба. — Господи! Надо признаваться! Надо признаваться!
— Конечно, если вор признается раньше, чем ищейки его найдут, и вернёт напёрсток, то дело пойдёт к прекращению. А иначе — ужас.
— Что иначе? — прошептал Вовка.
— Разве ты не знаешь? — удивилась Вера. — Ищейки отгрызают вору все пальцы, один за другим. Так и слышно: хруп-хруп!
— Только кончики? — дрожа от отчаяния и надежды, спросил Вовка.
— Какое там! Станут они церемониться! Все пальцы. Целиком.
— А-а-а они уже бегут? — побелевшими губами спросил Вовка. И с последней надеждой: — А кто же им откроет дверь?
— Полицейские. Полицейские бегут за ними. Они и откроют.
— Надо признаваться! — закричала Буба, обняла Вовку и с визгом заплакала: — Мамочка, мамочка!
Вовка от ужаса затопал ногами:
— Мамочка, я ужасный вор! Я прельстился красненьким!
Мать дёрнула Веру за платье.
— Ну что ты наделала! — шепнула она с укором. — Нельзя же так. Всему мера.
— Мамочка! Беги к телефону! Скажи, что вор возвращает… Ради бога! Ищейки бегут.
Собак и полицию уговорили по телефону. Полиция согласилась сразу, но собак пришлось долго уговаривать. Оказывается, что они донюхались и до карандашей и страшно озверели. Пришлось им пообещать целую жизнь безупречной честности.
Когда всё наконец успокоилось, Вовка подошёл к матери, вздохнул облегчённо, но ещё дрожащим вздохом и сказал:
— Ну, теперь можно наконец переменить мне штанишки. Теперь нам уже ничто не угрожает.
* * *
Утром, когда дети шли в школу, Буба заметила на тротуаре двойную булавку.
— Смотри, Вовка, кто-то булавку потерял.
— Не смей трогать! — прогремел Вовка басом. — Это чужая собственность. Ты должна сначала найти владельца, а потом уж можешь поднять, чтоб вернуть ему.
Буба отдёрнула свою преступную руку, уже готовую было завладеть чужим добром, и с уважением посмотрела на человека, ступившего на честный путь.
Человек шагал по честному пути толстыми ногами в связанных мамой гетрах, сурово сдвинув над круглым носом те места, где у взрослых растут брови. И от него пахло тёплым молоком и манной кашей.


  • 0

Тэффи Надежда Александровна

Преступник


  • 0

Заходер Б. В. – История гусеницы

Борис Владимирович Заходер - История гусеницы

Борис Заходер

История Гусеницы

Вдоль садовой ограды малина и смородина росли так тесно, что казалось, там больше не поместиться и травинке, но крапива, видно, так не считала: ух, сколько ее там было!
Там-то и жила Гусеница.
Жила она на самом большом кусте крапивы и с утра до ночи жевала крапиву - это было все, что она умела делать, бедняжка!
Но не подумайте, что она жаловалась на свою судьбу. Ничего подобного!
- Ах, как хорошо жить на свете, когда крапивы вдоволь! - приговаривала она в те редкие минуты, когда переставала жевать. - Да, это и называется - жить в свое удовольствие! Как хорошо!
А кругом и правда было так хорошо!
Солнце с каждым днем поднималось все выше, сияло все ярче, грело все сильнее - и на земле все старались ему подражать: деревья, кусты и травы тянулись в вышину; речка сверкала так, что больно было смотреть; все теплее становился ветер, а луг покрылся тысячами маленьких желтых солнышек - это расцвели одуванчики.
Что говорить - была весна!
Но Гусеница и знать не желала о весне.
Она никогда не оглядывалась вокруг. Она смотрела только на крапиву, видела только крапиву, думала только о крапиве и жевала, жевала, жевала крапиву...
Даже Лесной Клоп, который жил по соседству, на ветке смородины, находил, что это чересчур.
- Конечно, еда - дело важное, - объяснял он Тлям, сидевшим под листом, - но нельзя же из-за еды - тем более из-за крапивы - забывать обо всем на свете! Где, спрашиваю я, где у этой Гусеницы высшие, духовные интересы? Тут ими и не пахнет!
И Тли, хотя они и ничего не понимали в этих рассуждениях, хором поддакивали Клопу: ведь сам-то Клоп, что и говорить, умел не только есть, но и пахнуть, да еще как - особенно когда волновался. А он всегда волновался, если ему возражали...
Но Гусеница и не думала волноваться. Она, можно сказать, и ухом не вела (тем более что ушей у нее не было).
- Я выше этих пересудов, - ворчала она. - Я занимаюсь делом, а на всех остальных мне наплевать!
Спору нет, свое дело она знала: ведь далеко не каждый сумеет с утра до ночи глодать сырую крапиву и ни разу не обжечься! И все-таки... И все-таки, по-моему, ей не следовало так презирать всех остальных! Например, птиц.
- Поют, - сердито ворчала она, когда птицы распевали свои лучшие песни. - Поют и чирикают! Пустозвоны! Песнями сыт не будешь!
- Ах, нет! Петь - это так прекрасно! - вздохнул молоденький Кузнечик, который умел играть на своей скрипочке одну-единственную ноту. - Я бы так хотел петь, как птица!
- Ну и пой! Пой на здоровье! - хихикнула Гусеница. - Можешь даже летать! Самое подходящее занятие для пустозвона!
- А... ведь... когда-нибудь... и ты... будешь... летать, соседка... - раздался чей-то медленный, скрипучий голос.
Гусеница так изумилась, что даже оглянулась.
Это говорила мудрая старая Улитка. К ее словам нельзя было не прислушаться: все знали, что она старше всех на свете - ей было два, а то и три года - и она много повидала на своем веку.
- Это вы мне? - спросила Гусеница.
- Да... да... именно тебе... Когда-нибудь у тебя вырастут крылья, и ты... будешь... летать... почти... как...
Но Гусеница не дала ей договорить.
- Какая чушь! - крикнула она. - Я - летать? Нет уж, спасибо! Да ни за что на свете! Пусть этой чепухой занимаются птицы! Бессмысленные, пустоголовые твари!
- Ты бы... поосторожнее... о птицах... - проговорила Улитка, опасливо втянув рожки. - Ведь... они... могут... тебя съесть!
Тут Гусеница чуть не подавилась от возмущения.
- Съесть меня? - крикнула она. - Съесть меня? Меня никто не может съесть! Я волосатая и очень-очень противная на вкус! - с гордостью проговорила она, немного успокоившись. - Это видит всякий, у кого есть глаза! Да! Меня никто не может съесть! Есть - это мое дело!
И она было уже собралась заняться своим делом, как вдруг...
Как вдруг что-то огромное, страшное с шумом и свистом налетело на нее. Гусеница почувствовала, что ее стиснули, подхватили и понесли высоко-высоко, в самое небо...
"Ну что ж, попила, поела - недаром жизнь прожила", - мелькнуло у Гусеницы в голове. Бедняжка решила, что пришла ее смерть...
На самом деле это был Скворушка, совсем молоденький, желторотый: он даже не знал, что таких гусениц не едят, и был очень горд своей добычей.
- Мама, мама! Гляди, чего я нашел! - крикнул он, усаживаясь на ветку перед скворечником, прибитым на очень высокой елке.
Из скворечника выглянула мама Скворчиха.
- Брось немедленно эту гадость! - строго сказала она. - Ох уж эти дети! Всякую дрянь тащат в рот! Брось сейчас же, а то у тебя живот заболит.
Скворушка, к счастью для себя - а особенно для Гусеницы! - был послушным ребенком. Он немедленно выпустил Гусеницу из клюва, и она стремглав полетела вниз.
Но, надо отдать ей справедливость, она не потеряла головы: падая, она успела выпустить шелковинку, и чем длиннее становилась шелковинка, тем плавнее становилось падение. А вскоре шелковинка зацепилась за сучок. Гусеница ловко подтянулась и наконец, слегка помятая и очень испуганная, уселась на сучке и смогла перевести дух.
Чуть-чуть отдышавшись, она почувствовала сильный голод и огляделась в поисках своей любимой крапивы.
И она увидела...
Она увидела луг, и речку, и лес за рекой - весь мир, большой и широкий мир, в котором она родилась и выросла и которого никогда не замечала.
- Сколько крапивы! - вырвалось у нее. - Я и не знала, что на свете так много крапивы!
- Извините, вы что-то сказали? - спросил чей-то бас у нее над самым ухом (хотя ушей у нее, как вы помните, не было).
Гусеница вздрогнула и обернулась.
Возле нее сидел Жук, такой большой, что просто странно, как это она не заметила, когда он появился. Он был весь закован в блестящий темно-коричневый панцирь, а на голове у него торчала пара длинных, грозных рогов.
- Я сказала, как много крапивы, - объяснила она, против обыкновения, довольно вежливо: уж очень внушительный вид был у Жука.
- Крапивы? Где? - переспросил Жук удивленно.
- Ну, всюду! - Гусеница повела головой.
Но Жук продолжал недоумевать.
- Если вы имеете в виду вот это, - показал он вперед, - то это вовсе не крапива! Это речка!
- Да нет! Вон там, наверху!
- Наверху? - засмеялся Жук. - Это небо! Уверяю вас, там нет никакой крапивы!
- То-то, я смотрю, цвет какой-то странный, - согласилась Гусеница. - А вон там, впереди? Там все зеленое - это, уж конечно, крапива!
- Да что вы, - удивился Жук, - это же лес! Лес!
- Это еще что такое? - буркнула Гусеница. Ей стало уже неинтересно слушать.
Но Жуку, видно, понравилось объяснять.
- Лес - это замечательная вещь! - с воодушевлением продолжал он. - Это много-много деревьев, и кустов, и трав, и... и всего, чего душе угодно!..
- Значит, там-то есть крапива? - перебила его Гусеница.
- Еще бы! - ответил Жук. - Крапивы там хоть отбавляй! Но что крапива! Там есть вещи гораздо повкусней! Например, ягоды! Земляника! Или листья на березах! Объедение! Куда лучше крапивы!
- Сомневаюсь, - сухо сказала Гусеница.
- Уверяю вас! - горячо продолжал Жук, - Хотите, полетим туда! И вы сами убедитесь!
Гусеница пробормотала что-то невнятное. Ей почему-то было стыдно признаться, что она не умеет летать.
Но Жук ничего не заметил. Он был занят: приподняв жесткие блестящие надкрылья, он развернул пару чудесных прозрачных крыльев и загудел, накачиваясь воздухом, - так делают все жуки, готовясь в полет.
- Полетели! - крикнул он наконец, и Гусеница осталась одна...
- Подумаешь, расхвастался, надутый! - обиженно сказала она. - У меня тоже будут крылья! Вот!
- Вы были правы, соседка, - сказала она Улитке, когда, после долгого и трудного путешествия по стволу елки, добралась наконец до родной крапивы и утолила первый голод (люди в таких случаях говорят "заморила червячка", но, конечно, Гусенице это выражение вряд ли бы понравилось).
- Права?.. Я всегда права... А ты... о чем, соседка? - спросила Улитка.
- Я поняла, что мне нужны крылья! Я очень рада, что они у меня будут! И поскорей бы! Ведь тогда я полечу и съем весь этот вкусный... как его... ага, лес!
Улитка только покачала головой. Зато Лесной Клоп, который с интересом прислушивался к их разговору, с довольным видом сказал:
- Не говорил ли я? Не говорил ли я, что, когда она повидает свет, у нее сильно расширится кругозор?
И Тли, хотя и не могли припомнить ничего подобного, разумеется, дружно с ним согласились, чтобы не волновать Клопа...
Гусеница их уже не слушала: она принялась грызть крапиву. Ведь теперь ей еще больше хотелось вырасти и поскорее стать крылатой.
Но хотя грызла она свою крапиву с прежним аппетитом и крапивы было по-прежнему вдоволь, не все оставалось по-прежнему.
Одуванчики давно отцвели и облетели; на лугу появились новые цветы; вскоре отцвели и они - ведь цветы живут так недолго.
Изменилась и сама Гусеница. Она очень выросла - и не мудрено, ведь на аппетит она никогда не могла пожаловаться! А главное, она стала совершать поступки, которых от нее никак нельзя было ожидать!
Порой, например, она переставала грызть крапиву, поднимала голову и озиралась, словно чего-то ждала. А иногда она даже всползала на самую верхушку куста и подолгу смотрела вдаль.
Конечно, она бы ни за что и никому - даже самой себе! - не призналась, что ей хочется снова увидеть небо, и речку, и луг, и лес...
Но вокруг ничего не было видно, кроме листьев крапивы - крапива тоже очень разрослась к этому времени! - и Гусеница спускалась вниз и со вздохом принималась грызть самый большой и сочный крапивный лист.
А однажды Гусенице приснился сон. Кто бы мог подумать! Да, да, самый настоящий сон!
... Она вдруг стала большая-пребольшая; кожа на спине у нее лопнула, приподнялась - точь-в-точь как у Жука! - развернулись два огромных перепончатых крыла, и она взлетела!
Вот она кружит над елкой - скворцы в ужасе прячутся в свой скворечник, а Гусенице и нет до них дела: мерно взмахивая могучими крыльями, она летит над лугом, над речкой - туда, к далекой синеющей полосе леса.
Вот-вот она будет там...
Остается всего несколько взмахов... Но тут с шумом и свистом налетает страшный вихрь... крылья обрываются... и она падает... падает... падает...
Она проснулась, вздрогнув, и от ее резкого движения что-то полупрозрачное, легкое, как мушиное крыло, сорвалось с листа и, покачиваясь, медленно, плавно опустилось на землю. Ее крыло!
Но нет, это была всего-навсего ее старая шкурка. Гусеница так выросла, что уже не помещалась в ней, и шкурка лопнула и свалилась...
Так, значит, она просто-напросто перелиняла во сне? А крыльев у нее все нет? Да и будут ли они когда-нибудь? Ведь время идет и идет...
Да, время шло и шло. И хотя лето было в самом разгаре, и солнце, казалось, грело сильнее прежнего, и на смену отцветшим цветам приходили все новые - что-то ушло вместе с ушедшей весной.
Гусеница и сама не понимала, что ей чего-то не хватает, как однажды у нее вдруг вырвалось:
- Как жаль, что птицы больше не поют!
Она тут же испуганно оглянулась - не слышал ли кто ее странных слов?
Слава богу, кажется, никто не слыхал? Хотя почему Лесной Клоп так сердито на нее смотрит? И почему все Тли дружно захихикали тоненькими голосами?
Ну что ж, она заслужила насмешку! Подумать только, что она - она! - могла сказать такую вещь!.. Нет, надо выкинуть все эти глупости из головы.
И в этот самый день прилетел откуда-то первый желтый лист.
А потом желтых листьев стало много-много, и они начали падать; все чаще накрапывал дождь, ветер становился все сильнее и холоднее, и даже солнце ничего не могло с этим поделать...
И наконец наступил роковой день: день, когда Гусеница почувствовала, что она больше не хочет - не может! - есть.
Да, да! Вялая, сонная сидела она на листе - на большом, сочном, аппетитном листе! - и, вместо того чтобы грызть его, вяло и сонно, словно от нечего делать, обматывала сама себя шелковинкой.
- Смотри-ка! - взволнованно сказал Лесной Клоп. - Наша соседка-то, видно, помирает! Перестала есть! Ну что ж, я всегда говорил ей, что фантазии до добра не доведут! Но кто в наши дни слушает разумные советы!
На этот раз Тли даже не поддакнули ему: они только еще глубже уткнули носы в мякоть смородинного листа. Да и неудивительно: Клоп действительно очень разволновался!
А Гусенице было уже все равно. "Может быть, я и правда умираю, - сонно подумала она. - Значит, у меня так и не будет крыльев... Ну что ж... хотя жаль... жаль..."
Кто знает, о чем она жалела...
Но она не умерла. Вяло и сонно, но упорно она продолжала до поздней ночи обматываться шелковинкой.
А когда настало утро, Гусеницы на листе крапивы уже не было. Зато под листом, крепко-накрепко привязанный к толстому стеблю, висел плотный шелковистый кокон.
Так прочно был он устроен, так надежно прикреплен, что ему были не страшны ни дожди поздней осени, ни снег, падавший вокруг, ни метели, завывавшие в голых ветках, ни морозы, от которых порой замертво падали голодные пташки и трещали, лопаясь, стволы деревьев.
Прошла зима; с сосулек закапали первые слезинки - сосулькам было жалко, что зима проходит; набухли почки на деревьях; на проталине выглянул первый подснежник - кокон все висел и висел, неподвижный, застывший, словно неживой. Может быть, и правда там не было никого живого?
Но едва раскрылись одуванчики на лугу, с кокона слетела верхушка и какое-то странное существо неуклюже выползло наружу и уселось на сухом листе.
Боже, какое жалкое это было создание! Мокрое, беспомощное, все измятое, и вдобавок на спине у него висели две сморщенные, тоже мокрые, тряпочки!
Но солнце, доброе весеннее солнце, для которого все равны, поглядело на него так же ласково, как на самый прекрасный цветок; и под его теплым взглядом морщинистые лоскутки расправились, развернулись - и ослепительными красками засияла пара чудесных крыльев!
Да, никто бы не узнал в этой прелестной Бабочке нашу старую знакомую - Гусеницу!
Да и кому было ее узнавать? Ведь ни Кузнечика, ни Лесного Клопа, ни Тлей давно не было на свете...
И все-таки кто-то ее узнал.
- Ну, что... соседка? - прозвучал скрипучий медленный голос. - Вот... видишь... у тебя... теперь... есть крылья...
- Ах, здравствуйте, милая Улитка! - отвечала Бабочка. - Да, да, у меня теперь и правда есть крылья! Крылья!
- И ты... можешь... полететь... и сгрызть весь... лес... как ты... собиралась...
- Сгрызть? - удивленно приподняла крылышки Бабочка - Что это значит - сгрызть?
Улитка тихонько хихикнула.
- Ах, да! - вспомнила Бабочка. - Помню, помню! Но почему-то мне совсем не хочется грызть! Да и нечем, по правде говоря! - смущенно засмеялась она.
Она говорила правду: вместо зубастого рта у нее теперь был нежный, тоненький хоботок, пригодный разве для того, чтобы пить цветочный нектар.
- Без... еды... долго... не протянешь... - начала было Улитка, но Бабочка не дослушала ее.
- У меня есть крылья! Крылья! - ликующе повторяла она. - Я могу лететь, куда хочу, и любоваться всем на свете! Ведь крылья... ведь для того и даются крылья, правда?
И Улитка - впервые на своем долгом веку - не знала, что сказать.
Она еще обдумывала свой ответ, когда рядом с Бабочкой опустился на листик молоденький Мотылек.
Он был горд и взволнован: ведь это был первый его полет, и даже когда он сел на листик, крылышки его так и ходили!
- Полетим? - крикнул он, заметив Бабочку.
- Полетим! - радостно откликнулась она.
Оба вспорхнули и полетели туда, где на лугу пестрели цветы, где ослепительно блестела речка, где вдали синела зубчатая полоса леса, - оба юные, сами прелестные, как два цветка...


  • 0

Шведские сказки на букву П

По заслугам расчёт

 

 

 

 

 

Другие сказки


  • 0

По заслугам расчёт

По заслугам расчёт

По заслугам расчёт

Шведская сказка

Как-то раз у одного человека убежала лошадь, и он пошёл её искать.
Бродил он, бродил по лесу, да вдруг на пути гора, а в горе расщелина. Стал он через расщелину перебираться, заглянул вниз и видит: лежит большой змей, сдвинуться с места не может, камнем ему хвост придавило.
Окликнул змей человека и говорит ему:
- Помоги мне освободиться, получишь за это по заслугам расчёт.
Взял человек длинную палку, сдвинул камень и освободил змея.
- Вот и хорошо, - сказал змей, - сейчас ты получишь по заслугам расчёт.
А человек и спрашивает, что же это такое - по заслугам расчёт?
- Так ведь это смерть, - отвечает змей.
- Ну, это ещё проверить надо, у других спросить, - сказал человек.
Пошли они дальше вместе и вот встречают медведя. Спросил человек у медведя, что такое по заслугам расчёт, и тот ответил, что это смерть. Говорит тогда змей:
- Вот видишь, по заслугам расчёт - смерть. Сейчас я тебя съем!
Попросил человек:
- Давай ещё немного пройдём, ещё кого-нибудь спросим.
Пошли они дальше и встретили волка. И спросил у него человек, что такое по заслугам расчёт. Волк отвечает:
- Смерть.
- Ну, теперь-то уж я тебя съем, - говорит змей.
Попросил человек:
- Давай ещё немного пройдём, ещё кого-нибудь спросим.
Пошли они дальше и повстречали лису. Спрашивает у неё человек, что такое по заслугам расчёт. И ответила лиса, как и другие:
- Смерть.
- Ну, теперь-то уж я тебя съем, - говорит змей.
Услыхала это лиса и сказала:
- Нет, погоди. Сперва надо в этом деле разобраться. Расскажи-ка мне всё с самого начала.
- Понимаешь, змей лежал в расщелине, а хвост ему придавило камнем, - начал человек.
А лиса ему на это:
- Пойдём-ка на то место, где всё это случилось, да посмотрим.
Отправились они все вместе обратно.
Попросила лиса человека взять палку и поднять камень, а змею велела сунуть хвост под камень и лечь, как он раньше лежал.
Сделал змей, как ему сказано было, а лиса велит человеку опустить немного палку. А потом спрашивает у змея:
- Ну как, в прошлый раз хуже было?
- Хуже, - отвечает змей.
- Опусти палку ещё немного, - сказала лиса человеку, а потом спрашивает у змея: - Ну что, в прошлый раз хуже было?
- Хуже, - опять отвечает змей.
- Вытащи палку совсем, - говорит лиса человеку, а потом спрашивает у змея: - Ну как, в прошлый раз хуже было?
- Нет, - отвечает змей. - В прошлый раз было лучше.
Тогда лиса и говорит:
- Ну вот, так и лежи. Теперь вы в расчёте.
И остался змей в расщелине, а человек был рад-радёшенек, что змей с ним по заслугам не рассчитался.

Другие сказки


Поиск