Category Archives: Русские писатели

  • 0

Барков А.С. – Без мамы

Александр Сергеевич Барков - Без мамы (читать с иллюстрациями)

Александр Барков
Без мамы

Решили мышата из тёмного погреба в сад убежать: побегать, поиграть, порезвиться на свободе. Только из-под крыльца в дырочку вылезли — сразу с головой в траву окунулись. Здорово! Весело! На ромашках, как на качелях, раскачиваются. На одуванчики дуют. С колокольчиков, как с парашютами, вниз головой прыгают…

Потом вздумали метёлки травы тимофеевки между коготками продёргивать, загадывать, что получится…

— «Петушок» или «Курочка»? — пропищал один мышонок и дёрнул травинку вверх.

— «Курочка»! «Курочка»! — в один голос ответили братцы.

— Верно!

— А теперь ты давай отгадывай… Вон видишь, какая толстая, пушистая травинка выглядывает. Что будет?

— «Петушок», наверно?!

— Сейчас проверим…

Навалились мышата всей гурьбой: — Хлоп!

А это оказался кошкин хвост!


  • 0

Барков А.С. – Барсучья кладовая

Барков Александр Сергеевич - Барсучья кладовая (читать с иллюстрациями)

Александр Барков
Барсучья кладовая

Жили на опушке леса заяц и барсук. Всё лето они встречались. Здоровались по утрам. Ходили купаться к дальнему ручью. Играли в прятки, букеты ромашек, колокольчиков, гвоздик собирали. А по вечерам прощались и желали друг другу спокойной ночи. Только заяц всё больше бегал да резвился, а барсук всё ел да ел.

Заяц не раз корил друга:

— Куда тебя, братец, разносит? И так уж толст!

— Надо, Косой, надо… — отвечал барсук и продолжал жевать.

День ото дня становилось холоднее и холоднее. Задули, засвистели шальные ветра. Поредели леса. На белых крыльях метелей да буранов пожаловала зима. Малые птахи: перепела, зяблики, скворцы — в тёплые края, к синему морю, подались, а медведи в берлоги залегли. Барсук тоже в нору забрался. Правда, еле-еле пролез…

Посмеялся над ним заяц:

— Ну и толстяк! Как же по снегу ходить будешь?! — И поскакал дальше.

С той поры заяц не встречал барсука, хотя не раз вспоминал друга: «Уж не беда ли с ним какая приключилась? Может, в сугроб провалился и никак не вылезет?!»

И стал Косой искать друга в зимнем лесу. Выбежал на поляну, смотрит: прямо из-под снега лисий хвост торчит. Видно, рыжуха мышей ловит.

— Кума Патрикеевна, не видела под снегом барсука?

— Ничего, Косой, не знаю, не ведаю… — лиса вильнула хвостом и понеслась по сугробам в поле.

Глянул заяц вверх на высокий кедр. А там, на суку, белка сидит, шишку грызёт.

— Попрыгунья, не знаешь, куда барсук девался? — спросил заяц.

Белка уши навострила, пушистым колобком скатилась на нижнюю ветку:

— Много я нынче деревьев облазила. В пустые гнёзда, в дупла заглянула… А барсука не видела!

Поджал заяц хвост и поскакал дальше по лесу. Видит — у дороги лось стоит, осиновую кору гложет.

— Простите, Сохатый, — пискнул Косой, — не встречали случаем барсука?

Могучий зверь в ответ даже ухом не повёл, даже глазом не моргнул. Как стоял на месте, так и остался стоять.

Почесал заяц лапкой за ухом, призадумался: «Где искать толстяка?» — И покатился колобком дальше.

В поисках друга, в бегах по полям, по садам — где клочок сена перехватит, где яблоневой корой поживится — незаметно прошло время. Не успел Косой белую зимнюю одёжку сменить, как с тёплыми деньками, с песней жаворонка пожаловала весна.

Звери проснулись после долгой спячки. Вышли на опушку греться-резвиться и косолапая медведица с медвежатами, и серая волчица с волчатами, и рыжая Кума Патрикеевна с лисятами…

Огляделся заяц по сторонам: «Где барсук?»

И тут прямо на него какой-то зверь идёт: худющий, шерсть обвисла. Глаза заспанные. Ноги заплетаются.

— Здравствуй, Косой! — шепчет зверь.

— Ты кто такой будешь?! — дивится заяц.

— Неужели старого друга не узнал?

— Какого старого? — переспросил заяц.

— Прошлогоднего. С кем на водопой к дальнему ручью ходил. С кем в прятки играл. Под ёлкой плясал. Видать, коротка заячья память!

— Откуда ты знаешь? — обиделся заяц.

— Да я барсук!

Косой привстал от неожиданности. Уши торчком. В первый раз своим собственным глазам не поверил:

— Как барсук?! И такой худой!

— Так-то, Косой! Помнишь, ты всё смеялся надо мной: «Ну и толстяк!» А я летом жирок себе нагуливал.

— Это к чему, — поинтересовался заяц, — жирок?

— По осени залягу я в нору, сплю до весны и понемногу худею. Недаром говорят: зайца зимой ноги кормят, а барсука — летний жирок.

— Так-так! — смекнул Косой. — Значит, ты сам себе кладовая!


  • 0

Барков А.С. – Азбука живой природы

Александр Сергеевич Барков - Азбука живой природы (читать с красивыми иллюстрациями)

Александр Барков
Азбука живой природы

Рассказы о зверях и птицах для детей дошкольного и младшего школьного возраста

Ребята!

Для тех из вас, кто хочет узнать о жизни и повадках зверей и птиц, населяющих просторы нашей великой Родины, адресована эта книга. Она подобна первой заветной тропе, ведущей в увлекательный мир знаний о живой природе. Однако далеко не обо всех животных, а их множество видов, мы можем здесь рассказать. Поведаем лишь о самых интересных. Каждый зверь или птица, будь то белый медведь или рысь, белка или розовый пеликан, чем-то по-своему примечательны, у каждого из них своё, отведенное ему природой место. Итак, в путь! Знакомьтесь с пушистым, крылатым, усатым и хвостатым царством живой природы!

Тундра

Тундра тянется вдоль побережья Северного Ледовитого океана. Зима здесь очень длинная, снежная и морозная. Лето короткое и холодное. В июле, самом тёплом месяце года, температура не превышает десяти градусов. Здесь ещё лежит кое-где тонкий рыхлый снег, а по ночам свистят ветры. Днём бывает сыро и облачно. В почве на небольшой глубине залегает тяжелый пласт вечной мерзлоты. Зверям и птицам живётся тут нелегко. Большие пространства покрыты болотами, мхами, травами. Здесь растут карликовые березы, ивы, осины. Осенью много грибов и ягод: голубики, брусники, морошки.

Белый медведь

Белый медведь обитает на Дальнем Севере, в холодной и снежной Арктике. Громадный зверь-бродяга по праву считается самым свирепым и прожорливым хищником на всем побережье Северного Ледовитого океана.

У него белоснежная, чуть золотистая на солнце, густая и тёплая меховая «шуба». Даже подошвы лап «шерстяные». А под «шубой» толстый слой подкожного жира. Жир спасает свирепого бродягу от метелей, вьюг и крепких морозов.

Белый медведь быстро бегает, превосходно плавает и ныряет, обладает чутким слухом и острым зрением. Бродя по белоснежной пустыне, он охотится на тюленей и моржей, сноровисто ловит рыбу, а из-под глубокого снега мастерски выкапывает лапами мышей.

В скоротечную северную летнюю пору белый великан лакомится мхами, травами, ягодами.

Голова у белого медведя узкая, а лапы широкие и сильные. Такими лапами ему сподручнее грести в ледяной водной стихии. Неутомимый белый великан легко и свободно проплывает в Ледовитом океане десятки километров.

Красавицей медведицей с медвежатами безопасно любоваться только на картинке. Иное дело на воле – там, среди высоких ледяных скал-торосов и бескрайних снегов, её берегись!

Морж

Холодные солёные воды Карского и Белого морей для моржа – одного из самых крупных на севере зверей, достигающего в длину четырёх метров, – родная стихия. Вместо ног у него ласты. Ими морж, как вёслами, ловко рулит в морской стихии.

Два больших острых белых клыка торчат у моржа из-под щетинистых усов. Клыками он опирается на льдину и, словно толстый неуклюжий кожаный мешок, вываливается из пенной морской пучины на берег. По берегу моржи передвигаются вразвалочку, неуклюже, при помощи ластов. Зато проворно ныряют с берега в воды холодного моря. Они быстро опускаются на глубину и, словно борона землю, «пашут» клыками илистое дно в поисках пищи. Любимое «блюдо» моржей – моллюски в раковинах. Они дробят крепкие раковины острыми зубами и за обе щёки уплетают мясо моллюсков вместе с водорослями. Аппетит у морских клыкастых ныряльщиков, прямо скажем, – завидный!

Тюлень

В декабре, когда на Севере неделями воют снежные метели и свистят шквальные ветры, сотни больших, двухметровых тяжёлых тюленей-лысунов вылезают на льды Белого моря. В воде тюлени чувствуют себя, как в родной стихии, гораздо лучше, чем на суше. Вместо ног у них ласты, причём передние ласты служат им при плавании как вёсла, а задние – как руль. Толстый подкожный слой жира предохраняет их от холодов. Тюлени замечательные ныряльщики и пловцы, они мастерски ловят в море рыбу.

В феврале – марте у тюлених прямо на льду рождаются забавные белоснежные тюленята с большими тёмными любопытными глазами. Первые месяцы жизни матери кормят их молоком, а величают их на Севере метко и ласково – бельки.

Тундровый волк

От берегов Северного Ледовитого океана до лесотундры, среди огромных ледяных глыб и полярного сияния живет этот свирепый, смышленый и выносливый, почти белый, под стать бескрайним белоснежным полям, хищный зверь. Северные тундровые волки крупнее своих серых собратьев, обитающих в лесах. Шерсть у них светлая, теплая, длинная, а хвост опущен вниз. Охотятся они в одиночку или небольшими стаями. Стаю ведет опытный волк-вожак. Тундровые волки преследуют стада северных оленей и овцебыков. Вместе с ними они кочуют, перемещаясь зимой из тундры ближе к тайге. Чаще всего их жертвами становятся больные и старые животные, которые не могут быстро бегать и отстают от стада. Кроме оленей, зайцев и песцов, тундровые волки добывают гусей, уток, а летом лакомятся сочными травами и ягодами.

Северный олень

На Дальнем Севере почти круглый год морозы да метели. А лето очень короткое. Здесь не встретишь лошадей или коров, зато раздолье северным оленям. Ведь северный олень – дитя бескрайних заснеженных голубых просторов и долгих темных полярных ночей. У него густая волнистая шерсть, быстрые стройные ноги, ветвистые рога (как у самцов, так и у самок). Своим чутким «плюшевым» носом олень отыскивает под снегом вкусный и питательный мох – ягель.

Кажется, сама матушка-природа создала оленя для Севера. Благодаря широким копытам он и в сугробы не проваливается, и в топких болотах не вязнет. Оленьи упряжки незаменимы в езде по белоснежному необъятному бездорожью.

У оленухи рождается один олененок в году. Малыш быстро встает на ноги и бежит за матерью. А знаешь, что он очень любит? Соль! Если захочешь подружиться с олененком, дай ему всласть полизать шершавым языком горстку соли с ладошки.

Мясо у оленей вкусное, а молоко сладкое и жирное. Из оленьих шкур народы Севера шьют теплые шубы, обувь (пимы), шапки и варежки.

Овцебык

В Заполярье и тундре среди «ледяной пустыни» на участках, покрытых мхами и лишайниками, пасутся небольшие стада овцебыков. Ростом овцебык с маленькую лошадку – пони. Однако он выглядит гораздо больше пони из-за густой, длинной и тёплой шерсти. Основания крутых, острых рогов (как самца, так и самки) овцебыка смыкаются на лбу в крепкий роговой щит. Бурая, с мягким шелковистым подшёрстком, шерсть спасает зверя от лютых морозов и сильных северных ветров. Кормятся овцебыки мхами, лишайниками, побегами карликовых осин и берёз.

Если голодные тундровые волки начнут преследовать стадо, то круторогие быки-самцы становятся плотным кольцом, бок о бок, рогами наружу, образуя надёжную круговую оборонительную преграду для хищников. А посередине круга прячутся телята и их чуткие, заботливые матери. Стоит волку кинуться на быка, как тот бьёт его рогами, топчет копытами. И хищники отступают от стада, как говорится, несолоно хлебавши.

Песец

Снежно-белые песцы – обитатели открытых каменистых тундр. Правда, в Заполярье встречаются и голубые, и светло-серые, и даже чёрные песцы. Пушистый мех песцов ценится очень дорого. Неспроста охотники зовут их «полярными лисами».

Быстротечным северным летом песцам раздолье: они ловят зайчат, разоряют гнёзда птиц, лакомятся ягодами и обитателями моря, выброшенными на берег штормами.

Долгой полярной зимой песцам голодно, поэтому им приходится кочевать по тундре, совершая дальние путешествия в поисках корма. Песцы подбирают остатки от обеда белого медведя, охотятся на мышей, норы которых находятся глубоко под снегом. У песца на редкость острый слух: пискнет где-нибудь мышь – и он тут как тут. Зароется мордочкой в снег, разгребёт его цепкими лапами, щёлкнет зубами – и мышь поймана. В пургу и сильные морозы песцы прячутся в норах, которые выкапывают в сугробах. Зверьки проводят там нередко по нескольку дней, до оттепели. Весной в норах у песчих рождаются забавные большеголовые щенята.

Белая или полярная сова

На островах Северного Ледовитого океана и в тундре живёт большая желтоглазая птица – белая сова. И зимой, и летом она снежно-белая с чуть заметными тёмными крапинками. Клюв и когти у нее острые, чёрные, крючковатые. А перья на ногах позволяют сове преспокойно ходить по рыхлому снегу, не проваливаясь в него.

Белая сова бесшумно летает и зорко видит в кромешной тьме долгих полярных ночей. Послышится в ночной снежной пустыне лёгкий звук или шорох – сова сразу его уловит, насторожится и полетит, плавно махая широкими крыльями. На миг зароется в снег и унесёт в когтях зайца, мышь или куропатку. Недаром северяне прозвали добычливую сову «полярной кошкой».

Гага-гребенушка

Весной на острова, скалы и побережье Северного Ледовитого океана прилетают многочисленные стаи уток. У одной из них на лбу, у основания, большой нарост, словно гребень. За этот нарост утку и прозвали «гребенушкой». Статная и крупная красавица-птица с ярко-оранжевым клювом кричит громко, троекратно повторяя: «Арр-арр-арр…»

Как и все утки, гага великолепно плавает и ныряет. Кормится она ползающими по дну и камням моллюсками, жучками и рачками.

У водоплавающих птиц на лапах перепонки, позволяющие им грести, будто вёслами, не увязая в топком иле.

Гнездятся гребенушки парами часто далеко от моря. Незатейливые гнёзда строят прямо по берегам озёр или речек под укрытием куста или камня. Донышки и стенки гнёзд они устилают пухом, выщипывая его из своей пышной груди. Под таким тёплым пуховым «одеялом» птенцам гребенушек не страшны ни ночные заморозки, ни студёные ветры с океана.

Розовая чайка

Розовая чайка – крылатая жемчужина севера. На голове, груди и брюшке у неё нежно-розовые перья; клюв – черный; спина и хвост – серо-сизые; ноги – красные, а вокруг тонкой шеи – тёмное ожерелье. Словом, оперение розовых чаек как бы вобрало в себя отблеск полярных зорь и разноцветье северного сияния.

Всю суровую зиму чайки проводят среди полыней и разводьев Северного Ледовитого океана. Они смело кидаются в волны, ныряют и ловят клювами рыбу и рачков.

С наступлением весны чайки отлетают южнее. Гнездятся они в низовьях тундровых рек Индигирки и Колымы. Среди моховых кочек и камней строят гнёзда прямо на земле.

Птенцы розовой чайки покрыты тёплым пухом и похожи издали на забавные плюшевые игрушки. С годами «жемчужин Севера» – розовых чаек становится все меньше и меньше, поэтому учёные встревожились и занесли их в охранную «Красную книгу России».

Тýпик

На побережье и островах Северного Ледовитого океана проживает забавная птица с плоским толстым клювом, передняя половинка которого окрашена в красный цвет. Полярники в шутку прозвали её «морским попугаем» или «крылатым клоуном», а учёные называют её «тупик». Удивителен полёт этой птицы. Когда тупик низко летит, словно стелется над океаном, то кажется, что он бежит по его поверхности наперегонки с ветром, перескакивая с одной волны на другую. При этом птица трепещет короткими крыльями и помогает себе лапками.

Одетому в плотное, тёплое перо «морскому попугаю» не страшны ни трескучие морозы, ни холодные, пронизывающие ветры с океана.

Тупик – превосходный ныряльщик и удачливый рыболов. Он ловит в воде клювом сразу несколько рыбок и спешит накормить ими одного-единственного птенца. А птенец поджидает своих крылатых родителей в земляной норе на крутом склоне над морем.

Лебеди– кликуны

В апреле снег в тундре начинает таять, бегут ручьи, из облаков выглядывает солнце. Ветер гонит по течению льдины. На озёрах и реках образуются чистые зеркала воды. Порой с небесной высоты доносится гортанный, трубный клик лебедей, и на зеркальную гладь воды, распростав крылья, плавно опускаются и плывут величавые белые лебеди-кликуны – самые крупные из лебединого семейства.

На север лебеди прилетают стаями. На берегах рек и озер лебедь и лебедушка строят в укромных прибрежных зарослях большие вместительные гнезда. Лебедушка высиживает из яиц от четырех до шести птенцов. Пока птенцы слабы и беззащитны, лебеди отправляются в плавание, возя своих малышей на спине. Вскоре лебедята подрастут, начнут самостоятельно плавать, ловить насекомых и щипать траву. Лебедь зорко и храбро охраняет свое гнездовье. Он не подпускает к нему незваных хищных гостей – ни песца, ни волка, ни ястреба. В яростном наскоке на хищника лебедь клювом и сильными крыльями прогоняет его и может даже поранить.

С наступлением холодов лебеди стаями отлетают на зимовку в тёплые края. Весной они возвращаются к берегам родных северных рек и озер.

Тайга

К югу белоснежная тундра постепенно темнеет и переходит в хвойные леса – тайгу. В Сибирской тайге много хвойных вечнозеленых деревьев: кедра, сосны, ели, пихты.

Да и зверей и птиц живет тут больше, чем в тундре. Одни прячутся на зиму в берлогах, другие – в кустах, третьи – в земляных норах. Зима здесь холодная и суровая, а лето – тёплое.

Бурый медведь

В глухих хвойных лесах – тайге – живёт бурый медведь. В русских сказках его с почтением величают хозяином тайги, Косолапым или Топтыгиным.

В зоопарке, в вольере или клетке, медведь кажется ленивым и неуклюжим. Однако в тайге, на свободе, он выглядит совсем по-другому. Этот громадный зверь, достигающий в длину порой трёх метров, быстро и ловко взбирается по стволам высоченных столетних кедров, переплывает бурные реки, сдвигает со своего пути тяжёлые камни-валуны. А ударом сильной когтистой лапы сбивает с ног могучего рогатого лося. Медведь очень смышлён: почует в тайге дым или завидит издали огонь, сразу бежит спасаться к реке или озеру.

На зиму медведь укладывается спать в берлогу – яму под корнями старых кедров или под стволами поваленных бурей деревьев. Медвежата рождаются у медведицы в берлоге в январе – феврале. В тайге в эту пору трещат морозы, завывают вьюги, а в берлоге, укрытой пышным снежным одеялом, мягко, тепло и спокойно.

Медвежата появляются на свет крохотными, величиной с варежку. Весной, с таянием снегов, медведица-мать перестаёт кормить малышей молоком, поднимается из берлоги и отправляется с ними в лес. Она учит косолапых отыскивать на земле, под палыми листьями корешки трав и кедровые шишки. Медведица ведёт медвежат к реке на водопой, учит их плавать, купаться на отмели. Вдруг два медвежонка вздумали озорничать. Один залез на вершину старой сухой сосны и чуть-чуть не свалился оттуда в реку. А другой стал что есть сил бить лапами по воде – брызги полетели во все стороны! Всю рыбу распугал.

Летом медведи, урча и причмокивая, едят малину прямо с куста, оставляя после сладкого ягодного обеда только голые ветки. Но самое любимое их лакомство – мёд диких пчёл. За похищенный из дупел мёд медведей нещадно жалят пчёлы, право, косолапым сладкоежкам не позавидуешь!

Росомаха

Росомаха крепко досаждает таёжным охотникам. Она часто опустошает капканы с попавшими туда соболями и куницами. За эти коварные проделки её прозвали «чёртовым медведем». Росомаха, и правда, немного похожа на небольшого медведя. Ростом она не более метра. У нее длинный, густой чёрно-белый мех, сильные и широкие лапы, острые зубы и когти, пушистый хвост.

Характер у росомахи разбойничий. Она может загрызть волка и прогнать со своего охотничьего участка хищную рысь. А ещё она вынослива и сильна: пробегает по глубоким таёжным снегам десятки километров, преследуя косуль и песцов. Зимой росомаха промышляет зайцами, лисами, белками, а летом бродит по тайге и уплетает всё, что ни попадется на её пути: поймает лягушку, ящерицу или мышь – съест; заметит гнездо глухарки – разорит. Она с удовольствием грызёт кедровые шишки, лакомится остатками добычи медведей, волков, рысей. Поедая мёртвых животных, росомаха выполняет в тайге полезную санитарную работу.

Волк

Как только сизые сумерки перешли в темень, на опушку вышел волк. Большой, подбористый, с опущенным хвостом. В свете луны засеребрилась его густая серая шерсть. Зверь поднял вверх лобастую голову и протяжно завыл: «У-гуу! У-гуу! Гу!» – позвал стаю на ночной промысел. Тихо, след в след, побежали остроухие волки по заветной, присыпанной снегом тропе к деревне. Берегитесь овцы и козы, телята и свиньи! Зубастые хищники вышли на охоту.

В снежные, морозные зимы волкам голодно. В это время они не щадят даже людей. Охотники с давних пор отстреливали злых и коварных хищников.

В тайге и предгорьях волки нападают на лосей, косуль, оленей, кабанов. Их добычей чаще всего становятся старые и больные травоядные животные. Волчья стая, ведомая матёрым вожаком, выходит на промысел ночами, а днем звери отсыпаются в укромном, далёком от сёл и дорог месте – логове.

Волки очень привязаны к своему жилищу-логову и оберегают свои таёжные «угодья» от незваных гостей: медведей, росомах, рысей. В вешние дни под звонкую барабанную дробь дятлов у волчиц рождаются слепые большеголовые бурые волчата. Они быстро растут, набираются сил и устраивают возню и драки из-за костей возле скрытого в камышах на берегу таёжной реки логова.

Рысь

Рысь – большая пятнистая хищная кошка с коротким, словно обрубленным хвостом. Глаза у нее желто-зеленые, плутовские. Уши с кисточками. Лапы широкие, мягкие, с цепкими острыми когтями. Длиной она чуть более метра. По земле и траве рысь ступает бесшумно. Она мастерски лазает по стволам и ловко прыгает по ветвям деревьев.

Охотится рысь по ночам или на ранней заре, причём всегда в одиночку. Для охоты выбирает небольшой участок леса. Уляжется где-нибудь на толстом суку мохнатого кедра, замаскируется и, затаив дыхание, будет поджидать добычу. Проскачет по тропе заяц-беляк или пробежит к ручью маленький олень-косуля – рысь сожмется в комок, напружинится… Мгновенный прыжок вниз – и лакомая добыча в когтях хищницы. А ещё таёжная кошка ловит сонных глухарей и тетеревов, от ее острых когтей не ускользнуть ни мышам, ни крысам.

Горностай

Летом «костюм» горностая буро-коричневый, неприметный в зарослях тайги и на горных каменистых россыпях. Зато зимой зверь наряжается в шикарную белоснежную «шубу». Лишь кончик хвоста остаётся чёрным. Красивый и прочный белоснежный мех горностая ценится очень высоко.

В прежние времена из меха горностая шили для царей длинные нарядные белые мантии. «Царский зверёк» живёт в подземных норах со множеством кладовок, спален и выходов. Охотится он на куропаток, рябчиков, тетеревов. Однако любимое его блюдо – мыши. Быстрые, проворные зверьки уничтожают в тайге тысячи вредных грызунов, принося большую пользу природе.

Бурундук

Бурундук очень похож на белку, только меньше её почти вдвое. Мордочка у него беличья, уши круглые, но без кисточек. Глаза выпученные, чёрные, как ягоды смородины. «Шубка» у бурундука рыжая, куцый хвост торчком, а вдоль спины – пять чёрных полос. Словом, зверёк забавный. Живёт он в тайге.

Проворный бурундук быстро бегает по земле и по стволам деревьев, а от врагов прячется в земляных норах. За это таёжники прозвали его «земляной белкой».

Осенью бурундук набивает кедровыми орехами защёчные мешки и складывает их в норы про запас. С наступлением зимы «земляная белка» забирается в нору и впадает в спячку вплоть до весны. В апреле просыпается, вылезает из «земляной спальни» и кормится осенними запасами кедровых орехов.

Летом, перед грозой, бурундуки садятся на задние лапы, передними подпирают щёки и, слегка раскачиваясь, начинают посвистывать и глухо кашлять. И люди и звери в тайге знают, раз бурундуки раскашлялись, значит, скоро будет дождь или разразится сильная гроза с громами и молниями.

Беркут

Это самая крупная хищная птица из большого семейства орлов. За величавость и зоркость беркута прозвали «властелином небес». Перья у него широкие, тёмно-бурые, а размах крыльев достигает трёх метров.

Селятся беркуты в сибирской тайге на горных кручах и по долинам рек. Огромные гнёзда строят из толстых сучьев на недоступных для хищных зверей скалах или высоких деревьях. У «властелинов небес» сильный гортанный клекот: «кьек-кьек-кьек…» Часами они парят в небесах, охотясь за песцами, глухарями, зайцами. Если беркут увидит волка, то будет его преследовать и когтить. Словом, беркут – смелый, сильный и зоркий таежный хищник.

Филин

В глухих дремучих таёжных дебрях в тёмной ночной глуши громко ухнул филин. Мыши, грызущие кедровые шишки, мигом бросились бежать в разные стороны, шурша хвоей и палой листвой.

Крылатый хищник, уловив шорох, плавно полетел за своей жертвой. Быстрое, внезапное приземление – и мышь в его острых когтях. С добычей филин летит к своему гнезду, которое находится в овраге, в расщелине старого пня. Там его с нетерпением ждут два желтых пуховых птенца.

В кромешной тьме филин, самая крупная сова, хорошо видит и слышит. У него большие оранжево-красные глаза, крепкий крючковатый клюв, а на голове по бокам торчат два пучка перьев – чуткие «уши». Полёт у ночного крылатого хищника бесшумный. Громко ухая и хохоча по ночам на всю боровую округу: «Ух-ху-ху-ху гу!», филин пугает и когтит ворон и зайцев, охотится на грызунов: мышей и крыс.

Глухарь

Самая крупная птица, живущая в старых хвойных лесах с ягодниками и мхами, – глухарь. Если глухарей не тревожить, не вырубать деревья в местах их гнездования, то они будут селиться там десятки-сотни лет. Кормятся они ягодами, семенами трав, хвоей, почками, клюют ароматную смолу, ловят различных насекомых, а по берегам рек и ручьёв глотают мелкие камешки – гальку. Камешки, точно жернова, помогают перетирать пищу в их желудках.

Весной, как только в тайге начнут таять снега, сладко и хмельно пахнуть набухающие почки, а теплый южный ветер загудит в вершинах кедров, большие осанистые петухи-глухари садятся на высокие ветви и начинают петь свои задушевные песни – токовать. В тайге в эту пору еще темно, тихо. Но вдруг откуда-то сверху, из предутренней темноты, из мохнатых кедровых лап раздаётся легкий щелчок: «Бак!» и начинает звучать дивная песня. Токуя, красавец «таёжный петух», тёмное оперение которого отливает металлическим блеском, распускает хвост веером, опускает могучие бурые крылья, вытягивает шею вверх, поднимает алые брови и ерошит чёрную «бороду». Неспроста глухаря, ровесника древнего слона – мамонта, в народе прозвали «царь-птицей». Да и песня у него особая! В начале глухое щелканье: «тэкэ-тэк, тэкэ-тэк», а потом – точение, словно ножом по бруску: «скри, скри, скри…» В конце этой самозабвенной песни глухарь перестаёт что-либо слышать, глохнет. Видно, потому его так и назвали. Зато глаз у глухаря зоркий!

Ворон

Ворон чёрен, как сажа в печи. Его плотное крепкое перо отливает на солнце темно-фиолетовым стальным блеском. Из большой вороновой «чёрной» семьи – галок, ворон, сорок, грачей – ворон – самая крупная, осанистая птица с крепким толстым клювом и острыми когтями. Гнёзда вороны строят в хвойных борах, на высоких елях и кедрах, на уступах скал. Их полёт свободен и плавен. Легко, словно шутя, преодолевают они дальние расстояния.

По утрам вороны отправляются за добычей. Зорким взглядом осмотрят в тайге каждую тропку, овраг, обследуют берега рек. Если заметят падаль: остатки лося, поваленного медведем, или дохлую рыбу на берегу, сразу оповестят об этом сородичей. С небес раздадутся звучные, гортанные, призывные крики: «Кррук!», «Кррук!»

В неволе смышлёный ворон быстро привыкает к человеку, становится преданным своему хозяину. Ворона при желании и усердии можно научить разговаривать.

Кедровка

Каждый таёжник знает, что любимая еда кедровки – кедровые орехи. От кедра и пошло название – «кедровка» или «ореховка». Когда голубые мартовские снега искрятся на солнце, а ветер доносит в тайгу робкое дыхание весны, рябохвостые кедровки затевают игры. Садятся на вершины кедров, вертят хвостами и перекликаются друг с дружкой. Поиграв, пощёлкав клювами, тёмно-бурые кедровки летят в тайгу. Там, в дуплах деревьев, в трещинах скал, во мхах, у них спрятаны с осени кедровые орехи. Будет чем подкрепиться в голодную пору.

Однако кедровки находят далеко не все свои «кладовки» с орехами. Многие из них так и остаются лежать всю долгую зиму незамеченными. А весной, когда в небе над тайгой восходит лучезарное солнце, скорлупки лопаются и орехи прорастают. Из земли показываются тонкие росточки кедра. Минут десятки лет, и вновь зашумит в этих местах тайга. И полетят, пронесутся над былой пустошью с криками каштаново-бурые, словно припорошенные снежинками, быстрокрылые птицы – кедровки.

Бобр

На тихой лесной реке с высокими берегами, поросшими кустарником, осиной, ивой, берёзой возвышается большая куча хвороста. Это ночами труженики бобры перегородили реку плотиной из брёвен и сучьев. Звери плавали вверх по течению и своими мощными резцами перегрызали стволы ольхи и осины. Куски деревьев и сучья бобры тащили в зубах к месту строительства и крепко втыкали их острыми концами в дно. Недаром плотины замечательных речных строителей-бобров на редкость прочны и долговечны. Малейшая течь в них сразу устраняется: заделывается глиной и затыкается ветками.

А живут бобры парами в хатках-островах на лесных реках, где у них образуются семьи. Летом у бобрих в хатках родятся от трёх до пяти бобрят с нежным густым мехом. Через день-два бобрята могут плавать, а через полтора месяца они уже грызут кору. Хатки бобров недоступны для хищников – вход в них под водой. А от зимних холодов зверей спасает густой и тёплый мех, покрытый густым слоем жира. На дне реки они запасают на долгую зиму ветви и стволы осин, которые едят в лютые морозы.

Смешанные леса

К югу тайга постепенно переходит в смешанные леса. Наряду с хвойными, здесь все чаще встречаются лиственные деревья: берёза, ольха, рябина, клён, дуб. На зиму эти деревья сбрасывают листву. И лес стоит голый, прозрачный, засыпанный снегом. Климат тут теплее, чем в тайге, животный мир богаче.

Самое шумное и радостное время в смешанных лесах – весна. Что ни день, то у зверья и птиц – день рождения. У лосих родятся лосята, у белок – бельчата, у зайцев – зайчата, у лис – лисята, а у «золотой» птицы иволги – иволжата. Словом, у родителей наступает горячая пора – только успевай кормить шустрых прожорливых малышей!

Лось

Лось – самый могучий зверь из семейства оленей. Живёт он в смешанных лесах вблизи рек, озёр и болот. У него большие лопатообразные рога, горбатый, отвислый нос, очень чуткие уши и короткий хвост. Несмотря на кажущуюся неуклюжесть лось силён, быстр, подвижен. Длинные крепкие ноги помогают ему преодолевать лесные завалы и буреломы. К водопою он идёт осторожно, то и дело прислушиваясь к звукам и шорохам. При ходьбе его широкие копыта раздваиваются и не дают могучему зверю увязнуть и провалиться в топких болотах.

Лоси с удовольствием гложут осиновую кору, щиплют ивняк по берегам рек, осоку, мох. В мелких речных заводях они едят листву и корешки водных растений.

Великан-лось миролюбив, но если на него внезапно нападут волки, то он грозно фыркает, бьет их тяжелыми копытами и поддевает рогами.

Весной у лосихи родятся один или два длинноногих оранжевых лосенка. Пока мать кормит их молоком, беззащитные малыши следуют за ней по пятам. К осени лосята подрастут и будут жевать траву и искать грибы на опушке леса.

Барсук

Увалень-барсук более всего на свете любит поспать в сухой подземной норе. Он сладко посапывает там, как медведь в берлоге. В отличие от Топтыгина полосатый серебристо-серый узкомордый барсук даже летом предпочитает спать целыми днями. Кормится он по ночам.

В апреле, когда начинают таять снега, а вешний воздух пахнет свежо и медвяно почками вербы и орешника, сонный, подслеповатый, сильно проголодавшийся за зиму барсук вылезает из подземной норы-спальни и отправляется в лес на охоту.

Неприхотливый в еде, он довольствуется всем, что ни попадётся ему на пути: в гнилом пне личинки и жуков найдёт, в норке мышь поймает, а из-под корней дуба сильными когтистыми лапами желуди отроет. Почавкает, поест вдоволь, попьёт водицы из родника и поскорее в обратный путь – к себе в нору. Зрение у барсука слабое, зато слух и обоняние очень острые.

За лето и осень полосатому увальню-полуночнику надо успеть столько жиру накопить, чтобы холодной зимой спокойно перезимовать в тёплой норе до новой весны.

Куница

Там, где в лесах много кустарников и валежника, обитает хищный зверек – куница. У куницы ценный коричневый мех, а горло желтовато-белое. В дупле у вершины дерева она мастерит себе гнездо, выстилая его сухой травой, мхом, перьями и выводит там детенышей-кунят.

Куница превосходно плавает, быстро бегает по земле, ловко прыгает с дерева на дерево, помогая себе в полете пышным хвостом. Охотится она по ночам на зайцев, спящих птиц, ловит мышей и лягушек. Летом она не прочь полакомиться ягодами земляники, черники, костяники. Однако самая любимая добыча куницы – белка. Гоняясь по лесу за белками, она совершает отчаянные и рискованные прыжки на большой высоте, словно воздушная гимнастка под куполом цирка.

Белка

Непоседа белка живёт как в тайге, так и в смешанных лесах, селясь в крупных гнёздах из сучьев или в дуплах деревьев. Скачет по веткам сосен, кедров, елей да смолистые шишки грызёт. Летом мех у белки рыжий и короткий – под цвет коры и листьев. Зимой она наряжается в пушистую серебристо-голубую «шубу», которая спасает её от лютой стужи и маскирует среди снегов. Уши у белки острые, чуткие, с кисточками на концах. Хвост длинный и пышный.

Осенью она запасает в дуплах на зиму орехи и жёлуди; сушит, накалывая на острые сучки, грибы: боровики, подберёзовики, сыроежки. Порой выпадают неурожайные на орехи и жёлуди годы, тогда белки собираются стаями и откочёвывают в поисках корма на большие расстояния: они переплывают реки, перебегают поля и луга, минуют болота. Белки наведываются в деревни и поселки, а иногда даже в многолюдные города. Голодные пушистые зверьки стучатся лапками в окна и форточки: просят помощи у добрых людей, в первую очередь – у детей.

Заяц-беляк

Беляк в отличие от русака, обитающего в полях и лугах, живёт только в лесах. Зимой он весь белый, как снег, лишь кончики ушей чёрные. Летом беляк рыжевато-бурый. В таком наряде ему легче маскироваться в молодом зелёном подлеске. Весь день заяц спит где-нибудь под кустом. Кормится он ночами: щиплет траву, гложет кору и ветви деревьев.

Врагов в лесу у него предостаточно – это и совы, и лисы, и волки. Длинноухий трусишка очень чуток и быстр. Услышит шум издали, прижмёт уши к спине и помчится по глубоким снегам на длинных лапах, словно на лыжах, петляя, запутывая следы. Лапы у него к зиме обрастают шерстью, становятся пушистыми и широкими. Выследить и догнать быстроногого зайца не так-то просто: он удирает и от зубастого волка, и от хитрой лисы, и от чуткой охотничьей собаки.

Кабан

В сумерки большая дикая свинья-кабаниха с желтыми клыками выходит на опушку леса с полосатыми кабанятами. На кабанятах светло-коричневая шерстка с тёмными полосками на спине. Семья кабанов бродит возле старых пней, похрюкивает. Грозная, щетинистая кабаниха роет копытами землю, кривыми острыми клыками, словно топором, подрубает тугие корни деревьев, учит кабанят искать червяков, жуков, улиток, откапывать из нор мышей и кротов.

На радость голодным кабанятам возле корней кряжистого дуба, под палым листом оказалась горка прошлогодних желудей – целый клад! Кабанята взбрыкнули задними ножками, радостно захрюкали, завертели хвостами и принялись вместе с матерью уплетать любимое блюдо.

Кабан – могучий зверь. В старину его называли вепрем. В гневе кабан страшен не только волку, но и медведю. У него большая голова, чуткие уши и острые клыки. Ему не страшны ни лесные чащи, ни колючий кустарник, ни заросли трав. В поисках пищи кабаны постоянно кочуют. Они свободно переплывают озера и широкие реки. Излюбленные места их проживания – болотистые земли среди мхов, камышей и кустарника, а также лесные дебри. Зимой дикие свиньи держатся стадами. Только старые свирепые самцы-секачи предпочитают одиночество.

Тетерев

Самый близкий родственник глухаря – тетерев. Весной тетерев очень красив – самец вороново-чёрный, его широкие плотные перья отливают синевой. А над глазами – алые брови. Хвост пышный, веером, с расходящимися в стороны «косицами». Потому и назвали тетерева «косачём».

На ранней вешней заре, когда апрельский воздух пахнет талой землей и клейкими почками, тетерева слетаются на высокие берёзы и принимаются петь – токовать: чуфыкать да бормотать. Слетят на моховые зелёные проталины и начинают приплясывать: крылья по земле волочат, хвосты веером распускают, наскакивают друг на друга, драки затевают.

В зимние короткие морозные дни тетерева садятся на берёзы, клюют почки. А как только наступают сумерки, сжимаются в комки и один за другим ныряют с деревьев прямо в снег. На белоснежной поляне улягутся поудобнее, словно в пуховой постели, да и заснут до утра. Утром проснутся, повернут головы, прислушаются, высвободят из-под снега крылья и «фырр!» – снова взлетят на березы. Только чуть приметные лунки, птичьи опочивальни, останутся на белом, искрящемся на январском солнце снегу.

Зяблик

Хороши первые дни апреля! В дальних глухих уголках леса ещё кое-где лежит снег, а на припеках уже зеленеет трава. По ночам землю прихватывают лёгкие морозцы. А на опушке леса по утру запел только что прилетевший из южных краев зяблик. Запел звонко, удало, словно ударил в маленький бубен. Да и одет крылатый певец в яркий праздничный «кафтан». Грудка у него вишнёвая, лоб чёрный, «шапка» на голове и клюв голубые. На тёмных крыльях белоснежные перья – «зеркальца». А вот имя у птицы немного грустное – зяблик. Почему его так назвали? Возможно, потому что перед дождём его удалая песня смолкает, он хохлится, будто зябнет, и с опаской выговаривает: «Рюм-рюм-рюм…» В деревнях подметили: зяблик «рюмит» к дождю.

Весной зяблик принимается строить гнездо где-нибудь в развилке ветвей берёзы в пяти-шести метрах над землёй. Превосходно сработанный «теремок» зяблика сложен из сухих травинок, веточек, мха. Дно выложено пухом и перьями. А снаружи «теремок» замаскирован белыми берёзовыми чешуйками. Глянешь снизу – и не заметишь, что это гнездо, а вдруг это нарост на стволе?! Вот какой искусный строитель зяблик!

Большой пёстрый дятел

«Бум-бум-бум!» – в майском весеннем лесу бьёт барабан. Да такой громкий, удалой! Кто же барабанщик?! Оказывается, большой пёстрый дятел примостился на стволе берёзы, облюбовал сухой сучок и стал по нему отбивать звонкую барабанную дробь. Дятлу в лесу без крепкого носа, всё равно что дровосеку без топора. Он носом и дупло в стволе выдолбит и прожорливых крикливых дятлят накормит.

Дятел вцепился цепкими когтями в кору, упёрся снизу хвостом, приосанился и поскакал по стволу вверх. Нашёл трухлявую дырочку в коре: значит, там древесину грызёт личинка жука-дровосека.

Дятел вновь застучал крепким носом: «Бум-бум-бум!» Труху расчистил, длинным клейким языком подцепил личинку жука и проглотил.

Пестрокрылый дятел круглый год с утра до вечера летает от дерева к дереву, от ствола к стволу и уничтожает вредителей леса: личинок, гусениц, жуков. Словом, лечит больные деревья. Недаром его считают лесным доктором!

Иволга

«Фиу-лиу… лью-фиу-лиу» – громкая, протяжная и немного печальная песня этой птицы напоминает звуки флейты. Да и зовут её тоже музыкально – иволга. Если постоять в лесу и прислушаться, то можно различить, как птица протяжно выговаривает своё имя: «и-вол-гааа, и-вол-гууу…» С прилетом иволги из далекой жаркой Африки (середина мая – начало июня) наступают тёплые, солнечные дни. В садах зацветает сирень, а в лесу – ароматные белоснежные ландыши.

Иволга подобна лучам яркого солнца – «золотая». Она селится в светлых широколистных лесах. Если случайно увидите красавицу-птицу, то запомните её на всю жизнь.

«Золотая» крылатая флейта-иволга приносит большую пользу природе. Она ловит майских жуков и уничтожает вредных волосатых гусениц. Другим птицам, кроме кукушки, с такими «лакомствами» не справиться.

Выдра

На лесных реках с родниковой, прозрачной водой, текущих сквозь заросли камыша и осоки, любит селиться чуткая и гибкая выдра. Голова у нее тёмная. Усы щетинистые. Лапы короткие, с перепонками. Хвост длинный и толстый. Выдра похожа издали на маленького тюленя. Мех её ценится высоко.

На берегу реки выдра роет себе нору, в которой у неё родятся выдрята. Причём вход в нору всегда под водой, на глубине не более метра.

Выдра превосходно плавает и ныряет, а хвостом, словно рулём, правит. Охотится она чаще всего по ночам: ловит рыбу и раков.

В Карелии у одного охотника жила ручная выдра. Звали её Драпка. Зимой Драпка ловко и забавно каталась с ледяной горки, чем очень потешала сельских ребят. Она ныряла в прорубь на озере и ловила рыбу. Даже бывалые рыбаки дивились богатым уловом маленького «озёрного тюленя» Драпки.

Зимородок

На лесной реке, над студёными родниковыми водами, быстро трепеща крыльями, со свистом пронеслись две синие диковинные птицы. В полёте они переливались изумрудами. Одна птица с рыбкой в длинном клюве юркнула в норку под камнем на обрывистом песчаном берегу и стала птенцов кормить. А другая уселась на ветку ивняка, склонённую над водой, замерла и опустила клюв вниз. Неприметная тонкая ветка сразу преобразилась, словно на неё упал с неба осколок семицветной радуги. Оказывается это красавец-зимородок приготовился к рыбалке. Вот в волнах мелькнула серебристым бочком уклейка. Проворный зимородок мигом нырнул в воду и поймал рыбку клювом.

Название зимородок пошло, видно, оттого, что по берегам незамерзающих зимой родниковых рек птица живёт круглый год. Зоркая, стремительная, она мастерски ловит рыбу, ныряя в быстрые холодные воды.

Рябчик

Оперение рябчика буровато-серое с темной рябью. Когда он садится на сучок у ствола, то рябь-пестрота сливается с корой дерева и птицу трудно заметить. Отсюда и пошло название – рябчик.

Любимые места проживания – еловые леса с подлеском, старые просеки с близостью рек, озёр, родников и ягодников – рябчики не покидают круглый год. Голос у рябчика тонкий, необычайно мелодичный, протяжный свист заканчивающийся трелью: «Тиии-тиии-тиии…» Он очень доверчив, любопытен и легко подманивается свистком-писчиком на звук, напоминающий писк рябушки. Кормятся рябчики берёзовыми почками, серёжками ольхи, насекомыми, клюют ягоды рябины, калины, брусники… Зимой в сильные морозы и метели рябчики забираются в густой ельник, а с наступлением сумерек стайками ныряют в снег с веток елей. Ведь в белоснежной пуховой постели ночью и тепло, и безопасно…

Лесостепи и степи

Чем дальше к югу, тем чаще леса чередуются с ровной степью. Деревья уступают здесь место кустарникам и травам.

В лесостепях снежно и холодно зимой, а летом жарко.

Лесостепи постепенно сменяются равнинными, гладкими степями с редкими холмами-курганами. Климат здесь сухой и жаркий. Однако несмотря на сухость и жару тут живёт много зверей и птиц.

Лучшее время года в степи – весна. После зимних холодов, вьюг и метелей наступает долгожданное тепло. Снег быстро тает.

Степь наполняется живительной влагой, с каждым днём преображается, превращаясь в дивный цветник.

Лисица

У героини русских басен и сказок хитрой кумушки-лисы шелковистый, оранжево-рыжий мех. На груди – «белый фартук», а на ногах – тёмные «сапожки». Глаза у неё зоркие, плутовские, со зрачками, точно у кошки.

Лисица негромко лает, словно небольшая собака тявкает. Селятся лисы чаще всего в старых норах барсуков, реже сами роют себе подземные жилища. Норы у них длинные, с большой спальней – гнездовой «комнатой» – и запасными выходами. В лисьей семье, кроме лисы-матери и лисовина-отца, бывает от четырёх до шести лисят. Спустя месяц после появления на свет лисята выбегают из норы – играют, резвятся, прыгают за бабочками и стрекозами.

Весной и летом рыжей плутовке раздолье: то гнездо перепёлки разорит, то малых зайчат поймает, а иной раз курицу или гуся на деревенском подворье сцапает. А еще любит «кумушка» на пропечённой солнцем опушке земляникой лакомиться.

Морозной зимой лисе голодно: вот она и занимается «котовым промыслом» – охотится в полях на мышей.

Верблюд

В степях и пустынях хорошо живётся верблюдам, которых прозвали «кораблями пустыни». Они очень выносливые, стойко переносят как жару, так и холод. Верблюды могут обходиться без пищи пять-семь дней. Имея на спине горб или два (отсюда и название – одногорбые и двугорбые верблюды), они как бы откладывают в эти «мешки» избытки пищи, накапливают жир. Жир позволяет им не испытывать голода при дальних переходах.

Верблюда называют вьючным животным, поскольку, отправляясь в дальний путь, к его спине непременно привязывают – навьючивают всевозможную поклажу.

Чтобы человеку взобраться на верблюда, «корабль пустыни» должен подогнуть передние ноги. На ногах верблюда широкие мозолистые подошвы, поэтому он не вязнет в зыбучих раскалённых песках. Не страшны ему и песчаные бури: в непогоду его широкие ноздри плотно смыкаются и предохраняют дыхание. Летом у верблюда шерсть короткая и тонкая, а зимой – длинная и густая. У верблюдицы каждый год рождается один забавный, «плюшевый» верблюжонок.

«Корабли пустыни» дают людям шерсть, шкуру и мясо, а из жирного и питательного верблюжьего молока готовится целебный напиток – шубат. Шубат хорошо утоляет жажду в летний зной, его очень любят ребятишки.

Ласка

В лесных кустарниках, в садах, в полях селится коварный маленький зверёк – ласка. Охотится рыжевато-бурая, усатая, остроглазая ласка как днем, так и ночью. Она никого не щадит: ни зайцев, ни птиц, ни мышей, ни кротов. Гнезда ласка устраивает в дуплах, поленницах дров, среди камней. Она ловко лазает по деревьям, прыгает с ветки на ветку и быстро бегает. Словом, ни дать ни взять – юркая хвостатая разбойница. Тело у ласки длинное и узкое, поэтому она легко пролезает в самые малые норки, а также сквозь трещины в камнях и расщелинах скал. Несмотря на дерзкие налеты, польза от ласки сельским жителям большая – она круглый год уничтожает множество вредных полевых грызунов.

Сайгак

Сайгаки – единственные дикие антилопы песочного цвета, живущие в Нижнем Поволжье. Издали они похожи на овец на тонких ногах. Нос у них очень забавный – словно обрубок хобота слона. Рога растут только у самцов.

Летом сайгаки кочуют по ковыльной степи небольшими семьями-табунами, причём бегают так быстро, что не всякий автомобилист может за ними угнаться. У них превосходный слух, обоняние и зрение.

Осенью сайгаки сбиваются в большие тысячные стада и перемещаются на сотни километров в поисках пастбищ с сочными травами.

Если сайгайчонка кормить сеном и ласкать, то он вскоре станет доверчивым и ручным.

Кулан

В прежние времена в степях и полупустынях паслись тысячные табуны диких куланов, похожих как на лошадей, так и на ослов. От диких лошадей они отличались более длинными ушами и коротким хвостом с кисточкой на конце, а их крик напоминал крик осла: «И-а! И-а!» Словно вихрь, скакали табуны куланов к водопою: глаза горели огнем, каждый мускул играл под тонкой желтоватой кожей под цвет степей. Они легко взбирались на крутые склоны и холмы, отлично плавали.

Выносливые скакуны-куланы неприхотливы в еде, они довольствуются степными травами и горьковато-солёной водой. Степные лошади очень чутки и осторожны, не подпускают к себе близко хищных зверей и людей. От настигающих их волков куланы обороняются крепкими копытами.

К сожалению, с годами этих диких степных красавцев-скакунов почти истребили. Теперь их можно увидеть только в заповедниках или зоопарках, где куланы стали доверчивыми, охотно подходят к людям и берут хлеб прямо из рук.

Заяц-русак

Русак живёт в полях и степях, он крупнее своего собрата, лесного зайца-беляка. Да и бегает он быстрее, делая длинные прыжки. Уши и остроконечный хвост у него тоже длиннее. Круглый год русак серо-бурого цвета с тёмными пестринами на спине. К зиме, правда, он заметно светлеет. Летом, в сумерках, русак поднимается с дневной лежки – ямки под кустом – и бежит кормиться в поле. Зимой он раскапывает лапами снег в полях и поедает озимые всходы овса, ржи, пшеницы. Ищет в заснеженных полях стога сена, устраивает набеги на сады, где грызёт сочную кору молодых яблонь и груш. Если же на русака, бегущего по степи, упадёт с неба ястреб, то длинноухий не растеряется – перевернётся на спину и будет защищаться от хищника сильными задними лапами.

Зайчиха приносит зайчат два-три раза в год и вскармливает их молоком. Зайчата прячутся в степи, в густой траве, где с нетерпением ждут свою мать. Но если зайчиха-мать задержится, то ей на выручку прискачет другая зайчиха и так же, как и своих родных зайчат, накормит их молоком. Зайчата шустрые, серые, круглые. Издали они походят на живые мячики.

Пеликан

Среди степей, в дельте великой русской реки Волги, живут большие, величавые птицы с длинными клювами – розовые пеликаны. У пеликана под клювом кожаный мешок, похожий на длинный сачок.

Пеликаны селятся у воды, превосходно плавают и ныряют. Однако по земле они передвигаются не спеша, вразвалочку, зато быстро летают и парят в воздухе, плавно махая крыльями. Увидев с высоты косяк рыб, пеликан сразу преображается и, полусложив крылья, ныряет в воду. Хватает лакомую, сверкающую чешуей добычу широко открытым клювом и отправляет её в мешок. Стоит пеликану проголодаться, как он поднимает голову вверх. Вода выливается из кожаного мешка, и улов проглочен.

Белый аист

Пожалуй, нет другой такой птицы на свете, весеннего прилёта которой люди ждали бы с таким нетерпением и с такой радостью, как аиста.

Аисты часто селятся в степях вблизи рек и озер, а гнезда вьют на деревьях или крышах домов. До сего дня бытует предание, что в доме, на крыше которого совьёт гнездо аист, будет царить счастье. Если же разорить гнездо или убить птицу, то случится беда. Недаром в степных селах на шестах подвешивают колеса, шины, бороны, чтобы белокрылым смекалистым птицам удобнее было мастерить там из лозняка просторные гнезда.

Излюбленная еда аиста – лягушки, моллюски, тритоны, а также крылатые насекомые – саранча, жуки, оводы.

Осенью, в сентябре – октябре, статные белокрылые красавцы снимаются с родных мест и стаями улетают в далёкую жаркую Африку к берегам полноводной реки Нил.

Журавль-красавка

В степях и полупустынях встречаются очень красивые и редкие журавли. Рост у них не более метра. За красоту, игривость и лёгкость в полёте их нарекли «красавками». Голова, шея, концы перьев на крыльях у них чёрные. «Платье» – сизо-серое, а по бокам головы – два пучка длинных белых перьев.

Селятся красавки парами, гнёзда вьют на земле и остаются верны друг другу всю жизнь. Едят они как семена трав, так и насекомых.

Весна для красавок самое любимое время года. В апреле, когда в зеркалах рек и озёр отражается голубое небо и белые перистые облака, журавли звонко курлычут, затевают весёлые свадебные пляски – машут крыльями, вскидывают голенастые ноги и выделывают отчаянные па! Любо-дорого посмотреть!

Степной орёл

Степной орёл, или курганник, крылья которого в размахе достигают двух метров, – крупный и зоркий страж степей и полупустынь. Оперение у него тёмно-бурое, клюв чёрный, острый, крючковатый, с жёлтой каёмкой у основания. На затылке у него пятно золотистого цвета.

Весной он строит гнездо из сухих сучьев, трав и звериных шкурок прямо на земле, обычно на склонах холмов или курганов (отсюда пошло название «курганник»). Орлица откладывает в гнездо два-три яйца. Птенцов орлы выкармливают различными грызунами: сусликами, сурками, хомяками, мышами.

Степные стражи полей приносят большую пользу сельским труженикам. К сожалению, численность орлов год от года уменьшается, поэтому учёные занесли их в охранную «Красную книгу».

Кукушка

В деревнях с давних времён подметили: если кукушка по весне кукует день ото дня, значит, установится тёплая, солнечная погода. Даже если в мае случаем и завернёт холодок, то морозу уже не бывать – кукушка его откукует. Из множества птиц только одна кукушка не вьёт гнезда, не выкармливает птенцов, а подкидывает свои яйца другим крылатым. За эти дерзкие проделки птицы с шумом и криком прогоняют её от своих гнездовий. Однако пользу лесу кукушка приносит большую: она уничтожает множество вредных мохнатых гусениц. Другим крылатым такие «лакомства», как говорится, не по зубам.

Ёж

Когда вечернее апрельское солнце закатилось за дальний холм, длинные тени легли на дорогу. В норе на склоне холма проснулась от зимней спячки и развернулась ушастая степная ежиха. Заботливая колючая мать зафырчала и повела своих крохотных серых ежат на охоту – насекомых искать: червяков, улиток, муравьев, ловить жуков.

При случае «ушастая» ежиха одолеет даже ядовитую змею, если та повстречается ей на пути. Для колючей семейки змеиный яд не страшен.

Степная ежиха поменьше размерами лесной ежихи, живущей в средней полосе, у которой уши маленькие. Да и иглы на спине у степной ежихи мельче и слабее, чем у лесной.

Степной ёж редко свертывается в клубок. Он предпочитает спасаться от врагов бегством, причём бегает он гораздо быстрее своего лесного собрата.

Дальний Восток и Уссурийский край

На Дальнем Востоке тёмные мохнатые ели оплетены гроздьями дикого винограда, а кедр и лиственница растут рядом с дубами и грецкими орехами. Столь же разнообразен и животный мир. Здесь обитают редкие животные: амурский тигр, леопард, красный волк, пятнистый олень и красавица утка – мандаринка. Все они занесены ныне в «Красную книгу» и охраняются законом.

Тигр амурский

В Уссурийской тайге живут самые крупные и сильные в мире полосатые кошки – амурские тигры. Весят они около трехсот килограммов, а в длину достигают трёх метров. Несмотря на тяжёлый вес и большие размеры, тигры передвигаются по лесным чащобам быстро, легко и бесшумно. Широкие мускулистые лапы позволяют им спокойно преодолевать десятки километров в день по глубоким снегам. Густая оранжевая с чёрными полосами шерсть-«шуба» спасает их зимой от лютых морозов, а летом маскирует среди густых зарослей тайги.

Охотятся тигры в одиночку, выслеживая и нападая из засады на кабанов, оленей, косуль.

Могучий усатый тигр, подобно домашней кошке, сладко умывается, облизывая шершавым языком свою когтистую лапу. Острые когти он точит, царапая кору и стволы деревьев. Порой тигр сладко мурлычит и мяучит, но чаще издает громкое, свирепое, глухое рычание. В отличие от домашних кошек амурские тигры любят купаться, великолепно плавают и даже ловят в узких протоках рек крупную рыбу.

Леопард

На Дальнем Востоке, в Приморье, как в смешанных лесах, так и в предгорьях и на равнинах обитают красивые, гибкие и ловкие кошки – леопарды. По силе, размерам и свирепости они уступают лишь тиграм, но превосходят их по хитрости и вероломству. Своё логово леопарды устраивают в расщелинах скал, в пещерах, где у самок в апреле – мае родятся от двух до пяти котят. Пятнистая окраска – желтая с тёмными пятнами по всему телу и кольцами на хвосте – надежно маскирует их в зарослях кустарников среди высоких трав и солнечных бликов.

Леопард может прикинуться мёртвым и часами неподвижно лежать поблизости от тропы к водопою. Но стоит только ступить на тропу оленю или косуле, как пятнистая кошка оживает и мгновенно кидается на свою жертву.

Охотятся леопарды ночами и всегда в одиночку. Их добычей становятся чаще всего старые и больные животные: олени, косули, горные козлы.

Пятнистый олень

У пятнистого оленя золотистый, красновато-бурый мех, а спина будто присыпана снежинками, поэтому он и зовется пятнистым. Головы стройных красавцев-оленей увенчаны ветвистыми рогами, которые они ежегодно сбрасывают. Весной рога у оленей вырастают вновь. Самки оленей – оленухи – безрогие.

Стада пятнистых оленей пасутся в долинах рек, в широколиственных лесах и предгорьях. Олени едят травы, щиплют листья кустарников и деревьев, в особенности они любят жёлуди.

В мае у оленух появляются на свет оленята. Заботливые и чуткие матери прячут своих малышей в высоких травах и кустарниках. Среди зелени и солнечных бликов оленят трудно заметить хищникам – волку, тигру или леопарду. Как только голенастые оленята перестанут сосать материнское молоко, подрастут за лето и научатся бегать, оленухи приведут их в стадо.

Красный волк

В Уссурийском крае красный волк – редкий зверь. Встречается он только в горных лесах. У этого хищника шерсть рыже-красная, густая и длинная, а хвост пушистый. Морда узкая. Уши большие и острые. Внешне он похож как на волка, так и на крупную рыжую лису. Да и по размерам он представляет нечто среднее между ними. Лапы, низ туловища и кончик хвоста у него белые.

Красные волки ловки и быстры. Охотятся они стаей (двое взрослых и молодняк) обычно днём, преследуя косуль, кабанов, оленей, горных коз… Нор они не роют, а предпочитают скрываться в расщелинах скал или залегать в ямах на склонах гор. Там же волчица растит и выкармливает молоком волчат. Сила стаи красных волков заключается прежде всего в смекалке и взаимопомощи во время охоты.

Енотовидная собака

В сказочном по красоте крае живет и енотовидная собака. Размерами она немного меньше лисы. Зверь этот коротконог и приземист, а вокруг глаз у него тёмная маска.

Поздними вечерами и по ночам енотовидная собака охотится на мышей, крыс, кротов, разоряет птичьи гнезда. Но более всего она любит ловить рыбу, поэтому предпочитает селиться в долинах рек и по берегам озер. Осенью грызёт кедровые, сосновые и еловые шишки.

В выборе подземных жилищ енотовидная собака неприхотлива, она отыскивает брошенные барсуком или лисой норы, а порой цепкими лапами роет свои собственные. Зимой, в сильные морозы и бураны, прячется в норы и впадает там в неглубокую спячку. Однако, как только в тайге немного потеплеет, зверь просыпается и отправляется на ночной промысел, оставляя на снегу цепочку следов.

Соболь

Уссурийская тайга издавна славится на весь мир соболями. Охотится соболь только на своём таёжном гнездовом участке, который покидает лишь при пожаре или рубке леса. Хитрый и ловкий зверёк отправляется на промысел по ночам, причём у каждого соболя свои повадки или, как говорится, свой норов.

Да и охотятся соболя по-разному: один может, как кошка, часами караулить добычу, находясь в засаде; другой – незаметно подкрадывается к спящему под снегом тетереву; третий неутомимо преследует горностая до тех пор, пока не поймает. Летом для длинного, большеголового, хвостатого зверька раздолье: он ловит бурундуков, зайцев, мышей, ящериц и жуков, разоряет птичьи гнезда. Осенью ест ягоды брусники, рябины, шиповника.

С наступлением зимы, с лютыми морозами, вьюгами и метелями соболь преображается, наряжаясь в теплую пушистую шубу.

Селятся соболя в дуплах деревьев, в старых пнях, в земляных норах. В апреле – мае у соболих рождаются слепые и белёсые щенята. Вскоре их шёрстка темнеет. Сперва мать кормит хвостатых малышей молоком, а затем приносит им мышей. К осени они подрастают и начинают самостоятельно охотиться.

Мандаринка

На Дальнем Востоке селится маленькая утка весом до одного килограмма – мандаринка или «японка», как ее называют местные жители. Это истинная краса нашей родной природы, ведь в её ярком оперении сочетаются почти все цвета радуги: красно-коричневый, зелёный, рыжий, чёрный, белый. На голове селезня мандаринки хохол из длинных широких разноцветных перьев. Уточка окрашена скромнее.

Мандаринка отлично плавает, высоко и грациозно сидит на воде с поднятым вверх хвостом. С поверхности реки она снимается легко и бесшумно, однако ныряет не часто. Словно редкий по красоте цветок из волшебной сказки, сидит мандаринка на тонкой ветке дерева, склонившейся к зеркальной поверхности речного омута. Ест она семена трав, жёлуди, ловит жучков, моллюсков, мелкую рыбу.

Широколиственные горные леса, бурные реки со свисающими над водой ветвями – вот любимые места обитания мандаринок. В отличие от других водоплавающих птиц, гнезда она строит в дуплах деревьев на разной высоте. Уточка откладывает от 9 до 12 желтоватых яиц. Утята-пуховички по зову матери самостоятельно выпрыгивают из дупла и утка ведет семейство за собой кормиться через высокие травяные заросли осоки и камыша к реке.

Горал

Горал – родственник горных козлов и баранов. Он похож на домашнего козла, но без бороды. Шея и ноги у горала короткие, голова маленькая с тёмными рогами. Зимой мех у него длинный и пышный, серого и бурого цвета. Летом горалы линяют и теряют свою теплую «шубу». Живут они в Амуро-Уссурийском крае. Их любимые места – крутые скалистые обрывы вперемежку с каменистыми россыпями, поросшими деревьями. По равнине горалы передвигаются неуклюже, короткими скачками; зато в горах и на скалах они ловки и быстры. Спасаясь от преследования волков, горалы высоко прыгают над пропастями и впадинами, мастерски лазают по отвесным заснеженным кручам.

Кормятся горалы желудями, травами, листьями кустарников и деревьев. Осенью и зимой едят грибы, лишайники, мхи, хвою. Самка горала приносит в год одного маленького плюшевого козлёнка.

Чёрный или белогрудый медведь

В Амуро-Уссурийском, Хабаровском и Приморском краях, живёт собрат бурого медведя – чёрный или белогрудый медведь. Размерами он невелик – гораздо меньше бурого. Морда у него вытянутая, большие округлые уши подвижны и чутки. Меховая «шуба» на нем чёрная с блеском, а на груди белая нарядная «салфетка». Теплый, густой и пышный мех спасает лесного зверя от крепких морозов. Кормится он орехами, желудями, диким виноградом, ягодами, листьями и травами.

С ранней весны и до поздней осени чёрные медведи бродят по долинам рек, лесам и горам. Они великолепно лазают по деревьям, поэтому и зовутся в тайге «древолазами».

Зимними берлогами-спальнями чёрным медведям служат дупла старых толстых деревьев: лип, дубов, ясеней… Особенно осмотрительны в выборе «зимних спален» медведицы. Ведь у них в самую лютую стужу, в декабре-январе, рождаются от одного до трех крохотных медвежат.


  • 0

Бажов П.П. – Серебряное копытце

Бажов П.П. - Серебряное копытце (читать с иллюстрациями)

Павел Бажов
Серебряное копытце

Жил в нашем заводе старик один, по прозвищу Кокованя. Семьи у Коковани не осталось, он и придумал взять в дети сиротку. Спросил у соседей, не знают ли кого, а соседи и говорят:

— Недавно на Глинке осиротела семья Григория Потопаева. Старших-то девчонок приказчик велел в барскую рукодельню взять, а одну девчоночку по шестому году никому не надо. Вот ты и возьми ее.

— Несподручно мне с девчонкой-то. Парнишечко бы лучше. Обучил бы его своему делу, пособника бы растить стал. А с девчонкой как? Чему я ее учить-то стану?

Потом подумал-подумал и говорит:

— Знавал я Григория да и жену его тоже. Оба веселые да ловкие были. Если девчоночка по родителям пойдет, не тоскливо с ней в избе будет. Возьму ее. Только пойдет ли?

Соседи объясняют:

— Плохое житье у нее. Приказчик избу Григорьеву отдал кому-то горюну и велел за это сиротку кормить, пока не подрастет. А у того своя семья больше десятка. Сами не досыта едят. Вот хозяйка и взъедается на сиротку, попрекает ее куском-то. Та хоть маленькая, а понимает. Обидно ей. Как не пойдет от такого житья! Да и уговоришь, поди-ка.

— И то правда, — отвечает Кокованя, — уговорю как-нибудь.

В праздничный день и пришел он к тем людям, у кого сиротка жила. Видит, полна изба народу, больших и маленьких. На топчане, у печки, девчоночка сидит, а рядом с ней кошка бурая. Девчоночка маленькая, и кошка маленькая и до того худая да ободранная, что редко кто такую в избу пустит. Девчоночка эту кошку гладит, а она до того звонко мурлычет, что по всей избе слышно.

Поглядел Кокованя на девчоночку и спрашивает:

— Это у вас Григорьева-то подаренка?

Хозяйка отвечает:

— Она самая. Мало одной-то, так кошку драную где-то подобрала. Отогнать не можем. Всех моих ребят перецарапала, да еще корми ее!

Кокованя и говорит:

— Неласковые, видно, твои ребята. У ней вон мурлычет.

Потом и спрашивает у сиротки:

— Ну, как, подаренушка, пойдешь ко мне жить?

Девчоночка удивилась:

— Ты, дедо, как узнал, что меня Даренкой зовут?

— Да так, — отвечает, — само вышло. Не думал, не гадал нечаянно попал.

— Ты хоть кто? — спрашивает девчоночка.

— Я, говорит, вроде охотника. Летом пески промываю, золото добываю, а зимой по лесам за козлом бегаю да все увидеть не могу.

— Застрелишь его?

— Нет, — отвечает Кокованя. — Простых козлов стреляю, а этого не стану. Мне посмотреть охота, в котором месте он правой передней ножкой топнет.

— Тебе на что это?

— А вот пойдешь ко мне жить, так все и расскажу, — ответил Кокованя.

Девчоночке любопытно стало про козла-то узнать. И то видит — старик веселый да ласковый. Она и говорит:

— Пойду. Только ты эту кошку Муренку тоже возьми. Гляди, какая хорошая.

— Про это, — отвечает Кокованя, — что и говорить. Такую звонкую кошку не взять — дураком остаться. Вместо балалайки она у нас в избе будет.

Хозяйка слышит их разговор. Рада-радехонька, что Кокованя сиротку к себе зовет. Стала скорей Даренкины пожитки собирать. Боится, как бы старик не передумал.

Кошка будто тоже понимает весь разговор. Трется у ногто да мурлычет:

— Пр-равильно придумал. Пр-равильно.

Вот и повел Кокованя сиротку к себе жить.

Сам большой да бородатый, а она махонькая и носишко пуговкой. Идут по улице, и кошчонка ободранная за ними попрыгивает.

Так и стали жить вместе дед Кокованя, сиротка Даренка да кошка Муренка. Жили-поживали, добра много не наживали, а на житье не плакались, и у всякого дело было.

Кокованя с утра на работу уходил. Даренка в избе прибирала, похлебку да кашу варила, а кошка Муренка на охоту ходила — мышей ловила. К вечеру соберутся, и весело им.

Старик был мастер сказки сказывать, Даренка любила те сказки слушать, а кошка Муренка лежит да мурлычет:

— Пр-равильно говорит. Пр-равильно.

Только после всякой сказки Даренка напомнит:

— Дедо, про козла-то скажи. Какой он?

Кокованя отговаривался сперва, потом и рассказал:

— Тот козел особенный. У него на правой передней ноге серебряное копытце. В каком месте топнет этим копытцем — там и появится дорогой камень. Раз топнет — один камень, два топнет — два камня, а где ножкой бить станет — там груда дорогих камней.

Сказал это, да и не рад стал. С той поры у Даренки только и разговору, что об этом козле.

— Дедо, а он большой?

Рассказал ей Кокованя, что ростом козел не выше стола, ножки тоненькие, головка легонькая. А Даренка опять спрашивает:

— Дедо, а рожки у него есть?

— Рожки-то, — отвечает, — у него отменные. У простых козлов на две веточки, а у него на пять веток.

— Дедо, а он кого ест?

— Никого, — отвечает, — не ест. Травой да листом кормится. Ну, сено тоже зимой в стожках подъедает.

— Дедо, а шерстка у него какая?

— Летом, — отвечает, — буренькая, как вот у Муренки нашей, а зимой серенькая.

— Дедо, а он душной?

Кокованя даже рассердился:

— Какой же душной? Это домашние козлы такие бывают, а лесной козел, он лесом и пахнет.

Стал осенью Кокованя в лес собираться. Надо было ему поглядеть, в которой стороне козлов больше пасется. Даренка и давай проситься:

— Возьми меня, дедо, с собой. Может, я хоть сдалека того козлика увижу.

Кокованя и объясняет ей:

— Сдалека-то его не разглядишь. У всех козлов осенью рожки есть. Не разберешь, сколько на них веток. Зимой вот — дело другое. Простые козлы безрогие ходят, а этот. Серебряное копытце, всегда с рожками, хоть летом, хоть зимой. Тогда его сдалека признать можно.

Этим и отговорился. Осталась Даренка дома, а Кокованя в лес ушел.

Дней через пять воротился Кокованя домой, рассказывает Даренке:

— Ныне в Полдневской стороне много козлов пасется. Туда и пойду зимой.

— А как же, — спрашивает Даренка, — зимой-то в лесу ночевать станешь?

— Там, — отвечает, — у меня зимний балаган у покосных ложков поставлен. Хороший балаган, с очагом, с окошечком. Хорошо там.

Даренка опять спрашивает:

— Серебряное копытце в той же стороне пасется?

— Кто его знает. Может, и он там.

Даренка тут и давай проситься:

— Возьми меня, дедо, с собой. Я в балагане сидеть буду Может, Серебряное копытце близко подойдет, — я и погляжу.

Старик сперва руками замахал:

— Что ты! Что ты! Статочное ли дело зимой по лесу маленькой девчонке ходить! На лыжах ведь надо, а ты не умеешь. Угрузнешь в снегу-то. Как я с тобой буду? Замерзнешь еще!

Только Даренка никак не отстает:

— Возьми, дедо! На лыжах-то я маленько умею.

Кокованя отговаривал-отговаривал, потом и подумал про себя:

«Сводить разве? Раз побывает, в другой не запросится».

Вот он и говорит:

— Ладно, возьму. Только, чур, в лесу не реветь и домой до времени не проситься.

Как зима в полную силу вошла, стали они в лес собираться. Уложил Кокованя на ручные санки сухарей два мешка, припас охотничий и другое, что ему надо. Даренка тоже узелок себе навязала. Лоскуточков взяла кукле платье шить, ниток клубок, иголку да еще веревку.

«Нельзя ли, — думает, — этой веревкой Серебряное копытце поймать?»

Жаль Даренке кошку свою оставлять, да что поделаешь. Гладит кошку-то на прощанье, разговаривает с ней:

— Мы, Муренка, с дедом в лес пойдем, а ты дома сиди, мышей лови. Как увидим Серебряное копытце, так и воротимся. Я тебе тогда все расскажу.

Кошка лукаво посматривает, а сама мурлычет:

— Пр-равильно придумала. Пр-равильно.

Пошли Кокованя с Даренкой. Все соседи дивуются:

— Из ума выжился старик! Такую маленькую девчонку в лес зимой повел!

Как стали Кокованя с Даренкой из заводу выходить, слышат — собачонки что-то сильно забеспокоились. Такой лай да визг подняли, будто зверя на улицах увидали. Оглянулись, — а это Муренка серединой улицы бежит, от собак отбивается. Муренка к той поре поправилась. Большая да здоровая стала. Собачонки к ней и подступиться не смеют.

Хотела Даренка кошку поймать да домой унести, только где тебе! Добежала Муренка до лесу, да и на сосну. Пойди поймай!

Покричала Даренка, но не могла кошку приманить. Что делать? Пошли дальше. Глядят — Муренка стороной бежит. Так и до балагана добралась.

Вот и стало их в балагане трое. Даренка хвалится:

— Веселее так-то.

Кокованя поддакивает:

— Известно, веселее.

А кошка Муренка свернулась клубочком у печки и звонко мурлычет:

— Пр-равильно говоришь. Пр-равильно.

Козлов в ту зиму много было. Это простых-то. Кокованя каждый день то одного, то двух к балагану притаскивал. Шкурок у них накопилось, козлиного мяса насолили — на ручных санках не увезти. Надо бы в завод за лошадью сходить, да как Даренку с кошкой в лесу оставить! А Даренка попривыкла в лесу-то. Сама говорит старику:

— Дедо, сходил бы ты в завод за лошадью. Надо ведь солонину домой перевезти.

Кокованя даже удивился:

— Какая ты у меня разумница, Дарья Григорьевна. Как большая рассудила. Только забоишься, поди, одна-то.

— Чего, — отвечает, — бояться. Балаган у нас крепкий, волкам не добиться. И Муренка со мной. Не забоюсь. А ты поскорее ворочайся все-таки!

Ушел Кокованя. Осталась Даренка с Муренкой. Днем-то привычно было без Коковани сидеть, пока он козлов выслеживал… Как темнеть стало, запобаивалась. Только глядит — Муренка лежит спокойнехонько. Даренка и повеселела. Села к окошечку, смотрит в сторону покосных ложков и видит — по лесу какой-то комочек катится. Как ближе подкатился, разглядела, — это козел бежит. Ножки тоненькие, головка легонькая, а на рожках по пяти веточек.

Выбежала Даренка поглядеть, а никого нет. Воротилась да и говорит:

— Видно, задремала я. Мне и показалось.

Муренка мурлычет:

— Пр-равильно говоришь. Пр-равильно.

Легла Даренка рядом с кошкой, да и уснула до утра.

Другой день прошел. Не воротился Кокованя. Скучненько стало Даренке, а не плачет. Гладит Муренку да приговаривает:

— Не скучай, Муренушка! Завтра дедо непременно придет.

Муренка свою песенку поет:

— Пр-равильно говоришь. Пр-равильно.

Посидела опять Даренушка у окошка, полюбовалась на звезды. Хотела спать ложиться, вдруг по стенке топоток прошел. Испугалась Даренка, а топоток по другой стене, потом по той, где окошечко, потом где дверка, а там и сверху запостукивало. Не громко, будто кто легонький да быстрый ходит.

Даренка и думает:

«Не козел ли тот вчерашний прибежал?»

И до того ей захотелось поглядеть, что и страх не держит. Отворила дверку, глядит, а козел — тут, вовсе близко. Правую переднюю ножку поднял — вот топнет, а на ней серебряное копытце блестит, и рожки у козла о пяти ветках. Даренка не знает, что ей делать, да и манит его как домашнего:

— Ме-ка! Ме-ка!

Козел на это как рассмеялся. Повернулся и побежал.

Пришла Даренушка в балаган, рассказывает Муренке:

— Поглядела я на Серебряное копытце. И рожки видела, и копытце видела. Не видела только, как тот козлик ножкой дорогие камни выбивает. Другой раз, видно, покажет.

Муренка, знай, свою песенку поет:

— Пр-равильно говоришь. Пр-равильно.

Третий день прошел, а все Коковани нет. Вовсе затуманилась Даренка. Слезки запокапывали. Хотела с Муренкой поговорить, а ее нету. Тут вовсе испугалась Даренушка, из балагана выбежала кошку искать.

Ночь месячная, светлая, далеко видно. Глядит Даренка — кошка близко на покосном ложке сидит, а перед ней козел. Стоит, ножку поднял, а на ней серебряное копытце блестит.

Муренка головой покачивает, и козел тоже. Будто разговаривают. Потом стали по покосным ложкам бегать. Бежитбежит козел, остановится и давай копытцем бить. Муренка подбежит, козел дальше отскочит и опять копытцем бьет. Долго они так-то по покосным ложкам бегали. Не видно их стало. Потом опять к самому балагану воротились.

Тут вспрыгнул козел на крышу и давай по ней серебряным копытцем бить. Как искры, из-под ножки-то камешки посыпались. Красные, голубые, зеленые, бирюзовые — всякие.

К этой поре как раз Кокованя и вернулся. Узнать своего балагана не может. Весь он как ворох дорогих камней стал. Так и горит-переливается разными огнями. Наверху козел стоит — и все бьет да бьет серебряным копытцем, а камни сыплются да сыплются. Вдруг Муренка скок туда же. Встала рядом с козлом, громко мяукнула, и ни Муренки, ни Серебряного копытца не стало.

Кокованя сразу полшапки камней нагреб, да Даренка запросила:

— Не тронь, дедо, завтра днем еще на это поглядим.

Кокованя и послушался. Только к утру-то снег большой выпал. Все камни и засыпало. Перегребали потом снег-то, да ничего не нашли. Ну, им и того хватило, сколько Кокованя в шапку нагреб.

Все бы хорошо, да Муренки жалко. Больше ее так и не видали, да и Серебряное копытце тоже не показался. Потешил раз, — и будет.

А по тем покосным ложкам, где козел скакал, люди камешки находить стали. Зелененькие больше. Хризолитами называются. Видали?


  • 0

Астафьев В.П. – Конь с розовой гривой

Виктор Петрович Астафьев - Конь с розовой гривой (читать с иллюстрациями)

Виктор Астафьев
Конь с розовой гривой

Бабушка возвратилась от соседей и сказала мне, что левонтьевские ребятишки собираются на увал по землянику, и велела сходить с ними.

— Наберешь туесок. Я повезу свои ягоды в город, твои тоже продам и куплю тебе пряник.

— Конем, баба?

— Конем, конем.

Пряник конем! Это ж мечта всех деревенских малышей. Он белый-белый, этот конь. А грива у него розовая, хвост розовый, глаза розовые, копыта тоже розовые. Бабушка никогда не позволяла таскаться с кусками хлеба. Ешь за столом, иначе будет худо. Но пряник — совсем другое дело. Пряник можно сунуть под рубаху, бегать и слышать, как конь лягает копытами в голый живот. Холодея от ужаса — потерял, — хвататься за рубаху и со счастьем убеждаться — тут он, тут конь-огонь!

С таким конем сразу почету сколько, внимания! Ребята левонтьевские к тебе так и этак ластятся, и в чижа первому бить дают, и из рогатки стрельнуть, чтоб только им позволили потом откусить от коня либо лизнуть его. Когда даешь левонтьевскому Саньке или Таньке откусывать, надо держать пальцами то место, по которое откусить положено, и держать крепко, иначе Танька или Санька так цапнут, что останется от коня хвост да грива.

Левонтий, сосед наш, работал на бадогах вместе с Мишкой Коршуковым. Левонтий заготовлял лес на бадоги, пилил его, колол и сдавал на известковый завод, что был супротив села, по другую сторону Енисея. Один раз в десять дней, а может, и в пятнадцать я точно не помню, — Левонтий получал деньги, и тогда в соседнем доме, где были одни ребятишки и ничего больше, начинался пир горой. Какая-то неспокойность, лихорадка, что ли, охватывала не только левонтьевский дом, но и всех соседей. Ранним еще утром к бабушке забегала тетка Васеня — жена дяди Левонтия, запыхавшаяся, загнанная, с зажатыми в горсти рублями.

— Кума! — испуганно-радостным голосом восклицала она. Долг-от я принесла! — И Тут же кидалась прочь из избы, взметнув юбкою вихрь.

— Да стой ты, чумовая! — окликала ее бабушка. — Сосчитать ведь надо.

Тетка Васеня покорно возвращалась, и, пока бабушка считала деньги, она перебирала босыми ногами, ровно горячий конь, готовый рвануть, как только приотпустят вожжи.

Бабушка считала обстоятельно и долго, разглаживая каждый рубль. Сколько я помню, больше семи или десяти рублей из «запасу» на черный день бабушка никогда Левонтьихе не давала, потому как весь этот «запас» состоял, кажется, из десятки. Но и при такой малой сумме заполошная Васеня умудрялась обсчитаться на рубль, когда и на целый трояк.

— Ты как же с деньгами-то обращаешься, чучело безглазое! напускалась бабушка на соседку. — Мне рупь, другому рупь! Что же это получится? Но Васеня опять взметывала юбкой вихрь и укатывалась.

— Передала ведь!

Бабушка еще долго поносила Левонтьиху, самого Левонтия, который, по ее убеждению, хлеба не стоил, а вино жрал, била себя руками по бедрам, плевалась, я подсаживался к окну и с тоской глядел на соседский дом.

Стоял он сам собою, на просторе, и ничего-то ему не мешало смотреть на свет белый кое-как застекленными окнами — ни забор, ни ворота, ни наличники, ни ставни. Даже бани у дяди Левонтия не было, и они, левонтьевские, мылись по соседям, чаще всего у нас, натаскав воды и подводу дров с известкового завода переправив.

В один благой день, может быть, и вечер дядя Левонтий качал зыбку и, забывшись, затянул песню морских скитальцев, слышанную в плаваниях, — он когда-то был моряком.

Приплыл по акияну

Из Африки матрос,

Малютку облизьяну

Он в ящике привез…

Семейство утихло, внимая голосу родителя, впитывая очень складную и жалостную песню. Село наше, кроме улиц, посадов и переулков, скроено и сложено еще и попесенно — у всякой семьи, у фамилии была «своя», коронная песня, которая глубже и полнее выражала чувства именно этой и никакой другой родни. Я и поныне, как вспомню песню «Монах красотку полюбил», — так и вижу Бобровский переулок и всех бобровских, и мураши у меня по коже разбегаются от потрясенности. Дрожит, сжимается сердце от песни «шахматовского колена»: «Я у окошечка сидела, Боже мой, а дождик капал на меня». И как забыть фокинскую, душу рвущую: «Понапрасну ломал я решеточку, понапрасну бежал из тюрьмы, моя милая, родная женушка у другого лежит на груди», или дяди моего любимую: «Однажды в комнате уютной», или в память о маме-покойнице, поющуюся до сих пор: «Ты скажи-ка мне, сестра…» Да где же все и всех-то упомнишь? Деревня большая была, народ голосистый, удалой, и родня в коленах глубокая и широкая.

Но все наши песни скользом пролетали над крышей поселенца дяди Левонтия — ни одна из них не могла растревожить закаменелую душу боевого семейства, и вот на тебе, дрогнули левонтьевские орлы, должно быть, капля-другая моряцкой, бродяжьей крови путалась в жилах детей, и она-то размыла их стойкость, и когда дети были сыты, не дрались и ничего не истребляли, можно было слышать, как в разбитые окна, и распахнутые двери выплескивается дружный хор:

Сидит она, тоскует

Все ночи напролет

И песенку такую

О родине поет:

«На теплом-теплом юге,

На родине моей,

Живут, растут подруги

И нет совсем людей…»

Дядя Левонтий подбуровливал песню басом, добавлял в нее рокоту, и оттого и песня, и ребята, и сам он как бы менялись обликом, красивше и сплоченней делались, и текла тогда река жизни в этом доме покойным, ровным руслом. Тетка Васеня, непереносимой чувствительности человек, оросив лицо и грудь слезьми, подвывая в старый прожженный фартук, высказывалась насчет безответственности человеческой — сгреб вот какой-то пьяный охламон облизьянку, утащил ее с родины невесть зачем и на че? А она вот, бедная, сидит и тоскует все ночи напролет… И, вскинувшись, вдруг впивалась мокрыми глазами в супруга — да уж не он ли, странствуя по белу свету, утворил это черно дело?! Не он ли свистнул облизьянку? Он ведь пьяный не ведает, чего творит!

Дядя Левонтий, покаянно принимающий все грехи, какие только возможно навесить на пьяного человека, морщил лоб, тужась понять: когда и зачем он увез из Африки обезьяну? И, коли увез, умыкнул животную, то куда она впоследствии делась?

Весною левонтьевское семейство ковыряло маленько землю вокруг дома, возводило изгородь из жердей, хворостин, старых досок. Но зимой все это постепенно исчезало в утробе русской печи, раскорячившейся посреди избы.

Танька левонтьевская так говаривала, шумя беззубым ртом, обо всем ихнем заведенье:

— Зато как тятька шурунет нас — бегишь и не запнешша.

Сам дядя Левонтий в теплые вечера выходил на улицу в штанах, державшихся на единственной медной пуговице с двумя орлами, в бязевой рубахе, вовсе без пуговиц. Садился на истюканный топором чурбак, изображавший крыльцо, курил, смотрел, и если моя бабушка корила его в окно за безделье, перечисляла работу, которую он должен был, по ее разумению, сделать в доме и вокруг дома, дядя Левонтий благодушно почесывался.

— Я, Петровна, слободу люблю! — и обводил рукою вокруг себя:

— Хорошо! Как на море! Ништо глаз не угнетат!

Дядя Левонтий любил море, а я любил его. Главная цель моей жизни была прорваться в дом Левонтия после его получки, послушать песню про малютку обезьяну и, если потребуется, подтянуть могучему хору. Улизнуть не так-то просто. Бабушка знает все мои повадки наперед.

— Нечего куски выглядывать, — гремела она. — Нечего этих пролетарьев объедать, у них самих в кармане — вошь на аркане.

Но если мне удавалось ушмыгнуть из дома и попасть к левонтьевским, тут уж все, тут уж я окружен бывал редкостным вниманием, тут мне полный праздник.

— Выдь отсюдова! — строго приказывал пьяненький дядя Левонтий кому-нибудь из своих парнишек. И пока кто-либо из них неохотно вылезал из-за стола, пояснял детям свое строгое действие уже обмякшим голосом: — Он сирота, а вы всешки при родителях! — И, жалостно глянув на меня, взревывал: — Мать-то ты хоть помнишь ли? Я утвердительно кивал. Дядя Левонтий горестно облокачивался на руку, кулачищем растирал по лицу слезы, вспоминая; — Бадоги с ней по один год кололи-и-и! — И совсем уж разрыдавшись: — Когда ни придешь… ночь-полночь… пропа… пропащая ты голова, Левонтий, скажет и… опохмелит…

Тетка Васеня, ребятишки дяди Левонтия и я вместе с ними ударялись в рев, и до того становилось жалостно в избе, и такая доброта охватывала людей, что все-все высыпалось и вываливалось на стол и все наперебой угощали меня и сами ели уже через силу, потом затягивали песню, и слезы лились рекой, и горемычная обезьяна после этого мне снилась долго.

Поздно вечером либо совсем уже ночью дядя Левонтий задавал один и тот же вопрос: «Что такое жисть?!» После чего я хватал пряники, конфеты, ребятишки левонтьевские тоже хватали что попадало под руки и разбегались кто куда.

Последней ходу задавала Васеня, и бабушка моя привечала ее до утра. Левонтий бил остатки стекол в окнах, ругался, гремел, плакал.

На следующее утро он осколками стеклил окна, ремонтировал скамейки, стол и, полный мрака и раскаяния, отправлялся на работу. Тетка Васеня дня через три-четыре снова ходила по соседям и уже не взметывала юбкою вихрь, снова занимала до получки денег, муки, картошек — чего придется.

Вот с орлами-то дяди Левонтия и отправился я по землянику, чтобы трудом своим заработать пряник. Ребятишки несли бокалы с отбитыми краями, старые, наполовину изодранные на растопку, берестяные туески, кринки, обвязанные по горлу бечевками, у кого ковшики без ручек были. Парнишки вольничали, боролись, бросали друг в друга посудой, ставили подножки, раза два принимались драться, плакали, дразнились. По пути они заскочили в чей-то огород, и, поскольку там еще ничего не поспело, напластали беремя луку-батуна, наелись до зеленой слюны, остатки побросали. Оставили несколько перышек на свистульки. В обкусанные перья они пищали, приплясывали, под музыку шагалось нам весело, и мы скоро пришли на каменистый увал. Тут все перестали баловаться, рассыпались по лесу и начали брать землянику, только-только еще поспевающую, белобокую, редкую и потому особенно радостную и дорогую.

Я брал старательно и скоро покрыл дно аккуратненького туеска стакана на два-три.

Бабушка говорила: главное в ягодах — закрыть дно посудины. Вздохнул я с облегчением и стал собирать землянику скорее, да и попадалось ее выше по увалу больше и больше.

Левонтьевские ребятишки сначала ходили тихо. Лишь позвякивала крышка, привязанная к медному чайнику. Чайник этот был у старшего парнишки, и побрякивал он, чтобы мы слышали, что старшой тут, поблизости, и бояться нам нечего и незачем.

Вдруг крышка чайника забренчала нервно, послышалась возня.

— Ешь, да? Ешь, да? А домой че? А домой че? — спрашивал старшой и давал кому-то тумака после каждого вопроса.

— А-га-га-гааа! — запела Танька. — Шанька шажрал, дак ничо-о-о…

Попало и Саньке. Он рассердился, бросил посудину и свалился в траву. Старшой брал, брал ягоды да и задумался: он для дома старается, а те вон, дармоеды, жрут ягоды либо вовсе на траве валяются. Подскочил старшой и пнул Саньку еще раз. Санька взвыл, кинулся на старшого. Зазвенел чайник, брызнули из него ягоды. Бьются братья богатырские, катаются по земле, всю землянику раздавили.

После драки и у старшого опустились руки. Принялся он собирать просыпанные, давленые ягоды — и в рот их, в рот.

— Значит, вам можно, а мне, значит, нельзя! Вам можно, а мне, значит, нельзя? — зловеще спрашивал он, пока не съел все, что удалось собрать.

Вскоре братья как-то незаметно помирились, перестали обзываться и решили спуститься к Фокинской речке, побрызгаться.

Мне тоже хотелось к речке, тоже бы побрызгаться, но я не решался уйти с увала, потому что еще не набрал полную посудину.

— Бабушки Петровны испугался! Эх ты! — закривлялся Санька и назвал меня поганым словом. Он много знал таких слов. Я тоже знал, научился говорить их у левонтьевских ребят, но боялся, может, стеснялся употреблять поганство и несмело заявил:

— Зато мне бабушка пряник конем купит!

— Может, кобылой? — усмехнулся Санька, плюнул себе под ноги и тут же что-то смекнул; — Скажи уж лучше — боишься ее и еще жадный!

— Я?

— Ты!

— Жадный?

— Жадный!

— А хочешь, все ягоды съем? — сказал я это и сразу покаялся, понял, что попался на уду. Исцарапанный, с шишками на голове от драк и разных других причин, с цыпками на руках и ногах, с красными окровенелыми глазами, Санька был вреднее и злее всех левонтьевских ребят.

— Слабо! — сказал он.

— Мне слабо! — хорохорился я, искоса глядя в туесок. Там было ягод уже выше середины. — Мне слабо?! — повторял я гаснущим голосом и, чтобы не спасовать, не струсить, не опозориться, решительно вытряхнул ягоды на траву: — Вот! Ешьте вместе со мной!

Навалилась левонтьевская орда, ягоды вмиг исчезли. Мне досталось всего несколько малюсеньких, гнутых ягодок с прозеленью. Жалко ягод. Грустно. Тоска на сердце — предчувствует оно встречу с бабушкой, отчет и расчет. Но я напустил на себя отчаянность, махнул на все рукой — теперь уже все равно. Я мчался вместе с левонтьевскими ребятишками под гору, к речке, и хвастался:

— Я еще у бабушки калач украду!

Парни поощряли меня, действуй, мол, и не один калач неси, шанег еще прихвати либо пирог — ничего лишнее не будет.

— Ладно!

Бегали мы по мелкой речке, брызгались студеной водой, опрокидывали плиты и руками ловили подкаменщика — пищуженца. Санька ухватил эту мерзкую на вид рыбину, сравнил ее со срамом, и мы растерзали пищуженца на берегу за некрасивый вид. Потом пуляли камни в пролетающих птичек, подшибли белобрюшку. Мы отпаивали ласточку водой, но она пускала в речку кровь, воды проглотить на могла и умерла, уронив головку. Мы похоронили беленькую, на цветочек похожую птичку на берегу, в гальке и скоро забыли о ней, потому что занялись захватывающим, жутким делом: забегали в устье холодной пещеры, где жила (это в селе доподлинно знали) нечистая сила. Дальше всех в пещеру забежал Санька — его и нечистая сила не брала!

— Это еще че! — хвалился Санька, воротившись из пещеры. — Я бы дальше побег, в глыбь побег ба, да босый я, там змеев гибель.

— Жмеев?! — Танька отступила от устья пещеры и на всякий случай подтянула спадающие штанишки.

— Домовниху с домовым видел, — продолжал рассказывать Санька.

— Хлопуша! Домовые на чердаке живут да под печкой! — срезал Саньку старшой.

Санька смешался было, однако тут же оспорил старшого:

— Дак тама какой домовой-то? Домашний. А тут пещернай. В мохе весь, серай, дрожмя дрожит — студено ему. А домовниха худа-худа, глядит жалобливо и стонет. Да меня не подманишь, подойди только схватит и слопает. Я ей камнем в глаз залимонил!..

Может, Санька и врал про домовых, но все равно страшно было слушать, чудилось — вот совсем близко в пещере кто-то все стонет, стонет. Первой дернула от худого места Танька, следом за нею и остальные ребята с горы посыпались. Санька свистнул, заорал дурноматом, поддавая нам жару.

Так интересно и весело мы провели весь день, и я совсем уже забыл про ягоды, но наступила пора возвращаться домой. Мы разобрали посуду, спрятанную под деревом.

— Задаст тебе Катерина Петровна! Задаст! — заржал Санька. Ягоды-то мы съели! Ха-ха! Нарошно съели! Ха-ха! Нам-то ништяк! Ха-ха! А тебе-то хо-хо!..

Я и сам знал, что им-то, левонтьевским, «ха-ха!», а мне «хо-хо!». Бабушка моя, Катерина Петровна, не тетка Васеня, от нее враньем, слезами и разными отговорками не отделаешься.

Тихо плелся я за левонтьевскими ребятами из лесу. Они бежали впереди меня гурьбой, гнали по дороге ковшик без ручки. Ковшик звякал, подпрыгивал на камнях, от него отскакивали остатки эмалировки.

— Знаешь че? — проговорив с братанами, вернулся ко мне Санька. — Ты в туес травы натолкай, сверху ягод — и готово дело! Ой, дитятко мое! — принялся с точностью передразнивать мою бабушку Санька. — Пособил тебе воспо-одь, сиротинке, пособи-ил. И подмигнул мне бес Санька, и помчался дальше, вниз с увала, домой.

А я остался.

Утихли голоса ребятни под увалом, за огородами, жутко сделалось. Правда, село здесь слышно, а все же тайга, пещера недалеко, в ней домовниха с домовым, змеи кишмя кишат. Повздыхал я, повздыхал, чуть было не всплакнул, но надо было слушать лес, траву, домовые из пещеры не подбираются ли. Тут хныкать некогда. Тут ухо востро держи. Я рвал горстью траву, а сам озирался по сторонам. Набил травою туго туесок, на бычке, чтоб к свету ближе и дома видать, собрал несколько горсток ягодок, заложил ими траву — получилось земляники даже с копной.

— Дитятко ты мое! — запричитала бабушка, когда я, замирая от страха, передал ей посудину. — Восподь тебе пособил, воспо-дь! Уж куплю я тебе пряник, самый большущий. И пересыпать ягодки твои не стану к своим, прямо в этом туеске увезу…

Отлегло маленько.

Я думал, сейчас бабушка обнаружит мое мошенничество, даст мне что полагается, и уже приготовился к каре за содеянное злодейство. Но обошлось. Все обошлось. Бабушка унесла туесок в подвал, еще раз похвалила меня, дала есть, и я подумал, что бояться мне пока нечего и жизнь не так уж худа.

Я поел, отправился на улицу играть, и там дернуло меня сообщить обо всем Саньке.

— А я расскажу Петровне! А я расскажу!..

— Не надо, Санька!

— Принеси калач, тогда не расскажу.

Я пробрался тайком в кладовку, вынул из ларя калач и принес его Саньке, под рубахой. Потом еще принес, потом еще, пока Санька не нажрался.

«Бабушку надул. Калачи украл! Что только будет?» — терзался я ночью, ворочаясь на полатях. Сон не брал меня, покой «андельский» не снисходил на мою жиганью, на мою варначью душу, хотя бабушка, перекрестив на ночь, желала мне не какого-нибудь, а самого что ни на есть «андельского», тихого сна.

— Ты чего там елозишь? — хрипло спросила из темноты бабушка. — В речке небось опять бродил? Ноги опять болят?

— Не-е, — откликнулся я. — Сон приснился…

— Спи с Богом! Спи, не бойся. Жизнь страшнее снов, батюшко…

«А что, если слезть с полатей, забраться к бабушке под одеяло и все-все рассказать?»

Я прислушался. Снизу доносилось трудное дыхание старого человека. Жалко будить, устала бабушка. Ей рано вставать. Нет уж, лучше я не буду спать до утра, скараулю бабушку, расскажу обо всем: и про туесок, и про домовниху с домовым, и про калачи, и про все, про все…

От этого решения мне стало легче, и я не заметил, как закрылись глаза. Возникла Санькина немытая рожа, потом замелькал лес, трава, земляника, завалила она и Саньку, и все, что виделось мне днем.

На полатях запахло сосняком, холодной таинственной пещерой, речка прожурчала у самых ног и смолкла…

Дедушка был на заимке, километрах в пяти от села, в устье реки Маны. Там у нас посеяна полоска ржи, полоска овса и гречи да большой загон посажен картошек. О колхозах тогда еще только начинались разговоры, и селяне наши жили пока единолично. У дедушки на заимке я любил бывать. Спокойно у него там, обстоятельно, никакого утеснения и надзора, бегай хоть до самой ночи. Дедушка никогда и ни на кого не шумел, работал неторопливо, но очень уемисто и податливо.

Ах, если бы заимка была ближе! Я бы ушел, скрылся. Но пять километров для меня были тогда непреодолимым расстоянием. И Алешки нет, чтобы с ним вместе умотать. Недавно приезжала тетка Августа и забрала Алешку с собой на лесоучасток, куда она поступила работать.

Слонялся я, слонялся по пустой избе и ничего другого не мог придумать, как податься к левонтьевским.

— Уплыла Петровна! — ухмыльнулся Санька и цыркнул слюной в дырку меж передних зубов. У него в этой дырке мог поместиться еще один зуб, и мы были без ума от этой Санькиной дырки. Как он в нее цыркал слюной!

Санька собирался на рыбалку, распутывал леску. Малые его братья и сестры толкались подле, бродили вокруг скамеек, ползали, ковыляли на кривых ногах.

Санька раздавал затрещины направо и налево — малые лезли под руку, путали леску.

— Крючка нету, — сердито буркнул он, — проглотил, должно, который-то.

— Помрет?

— Ништя-ак! — успокоил меня Санька. — Переварят. У тебя много крючков, дай. Я тебя с собой возьму.

— Идет.

Я помчался домой, схватил удочки, хлеба в карман сунул, и мы подались к каменным бычкам, за поскотину, спускавшуюся прямо в Енисей по-за логом.

Старшого дома не было. Его взял с собой «на бадоги» отец, и Санька командовал напропалую. Поскольку был он сегодня старшим и чувствовал большую ответственность, то уж не задирался зря и, мало того, усмирял «народ», если тот начинал свалку.

У бычков Санька поставил удочки, наживил червяков, поклевал на них и «с руки» закинул лески, чтобы дальше закинулось, — всем известно: чем дальше и глубже, тем больше рыбы и крупней она.

— Ша! — вытаращил глаза Санька, и мы покорно замерли. Долго не клевало. Мы устали ждать, начали толкаться, хихикать, дразниться. Санька терпел, терпел и прогнал нас искать щавель, береговой чеснок, дикую редьку, иначе, мол, он за себя не ручается, иначе он всем нам нащелкает. Левонтьевские ребята умели пропитаться «от земли», ели все, что Бог пошлет, ничем не брезговали и оттого были краснорожие, сильные, ловкие, особенно за столом.

Без нас у Саньки в самом деле заклевало. Пока мы собирали пригодную для жратвы зелень, он вытащил двух ершей, пескаря и белоглазого ельчика. Развели огонь на берегу. Санька вздел на палочки рыб, приспособил их жарить, ребятишки окружили костерок и не спускали глаз с жарева. «Са-ань! — заныли они скоро. — Уж изварилось! Са-ань!..»

— Н-ну, прорвы! Н-ну, прорвы! Ужели не видите, что ерш жабрами зеват? Токо бы слопать поскореича. А ну как брюхо схватит, понос ешли?..

— Понос у Витьки Катерининого быват. У нас не-эт.

— Я че сказал?!

Смолкли орлы боевые. С Санькой не больно турусы разведешь, он, чуть чего, и навтыкает. Терпят малые, швыркают носами; норовят огонь пожарче сладить. Однако терпенья хватает ненадолго.

— Ну, Са-ань, вон уж прямо уголь…

— Подавитесь!

Ребята сцапали палочки с жареной рыбой, разорвали на лету и на лету же, постанывая от горячего, съели их почти сырыми, без соли и хлеба, съели и в недоумении огляделись: уже?! Столько ждали, столько терпели и только облизнулись. Хлеб мой ребятишки тоже незаметно смолотили и занялись кто чем: вытаскивали из норок береговушек, «блинали» каменными плиточками по воде, пробовали купаться, но вода была еще холодная, быстро выскочили из реки отогреваться у костра. Отогрелись и упали в еще низкую траву, чтоб не видать, как Санька жарит рыбу, теперь уже себе, теперь его черед, и тут уж проси не проси — могила. Не даст, потому как сам пожрать любит пуще всех.

День был ясный, летний. Сверху пекло. Возле поскотины клонились к земле рябенькие кукушкины башмачки. На длинных хрустких стеблях болтались из стороны в сторону синие колокольчики, и, наверное, только пчелы слышали, как они звенели. Возле муравейника на обогретой земле лежали полосатые цветки-граммофончики, и в голубые их рупоры совали головы шмели. Они надолго замирали, выставив мохнатые зады, должно быть, заслушивались музыкой. Березовые листья блестели, осинник сомлел от жары, сосняк по увалам был весь в синем куреве. Над Енисеем солнечно мерцало. Сквозь это мерцание едва проглядывали красные жерла известковых печей, полыхающих по ту сторону реки. Тени скал лежали недвижно на воде, и светом их размыкало, рвало в клочья, будто старое тряпье. Железнодорожный мост в городе, видимый из нашего села в ясную погоду, колыхался тонким кружевцем, и, если долго смотреть на него, — кружевце истоньшалось и рвалось.

Оттуда, из-за моста, должна приплыть бабушка. Что только будет! И зачем я так сделал? Зачем послушался левонтьевских? Вон как хорошо было жить. Ходи, бегай, играй и ни о чем не думай. А теперь что? Надеяться теперь не на что. Разве что на нечаянное какое избавление. Может, лодка опрокинется и бабушка утонет? Нет уж, лучше пусть не опрокидывается. Мама утонула. Чего хорошего? Я нынче сирота. Несчастный человек. И пожалеть меня некому. Левонтий только пьяный жалеет да еще дедушка — и все, бабушка только кричит, еще нет-нет да поддаст — у нее не задержится. Главное, дедушки нет. На заимке дедушка. Он бы не дал меня в обиду. Бабушка и на него кричит: «Потатчик! Своим всю жизнь потачил, теперь этого!..»«Дедушка ты дедушка, хоть бы ты в баню мыться приехал, хоть бы просто так приехал и взял бы меня с собою!»

— Ты чего нюнишь? — наклонился ко мне Санька с озабоченным видом.

— Ничего-о-о! — голосом я давал понять, что это он, Санька, довел меня до такой жизни.

— Ништя-ак! — утешил меня Санька. — Не ходи домой, и все! Заройся в сено и притаись. Петровна видела у твоей матери глаз приоткрытый, когда ее хоронили. Боится — ты тоже утонешь. Вот она как запричитает: «Утону-у-ул мой дитятко, спокинул меня, сиротиночка», — ты тут и вылезешь!..

— Не буду так делать! — запротестовал я. — И слушаться тебя не буду!..

— Ну и лешак с тобой! Об тебе же стараются. Во! Клюнуло! У тебя клюнуло!

Я свалился с яра, переполошив береговушек в дырках, и рванул удочку. Попался окунь. Потом ерш. Подошла рыба, начался клев. Мы наживляли червяков, закидывали.

— Не перешагивай через удилище! — суеверно орал Санька на совсем ошалевших от восторга малышей и таскал, таскал рыбешек. Парнишонки надевали их на ивовый прут, опускали в воду и кричали друг на дружку: «Кому говорено — не пересекай удочку?!»

Вдруг за ближним каменным бычком защелкали по дну кованые шесты, из-за мыса показалась лодка. Трое мужиков разом выбрасывали из воды шесты. Сверкнув отшлифованными наконечниками, шесты разом падали в воду, и лодка, зарывшись по обводы в реку, рвалась вперед, откидывая на стороны волны. Взмах шестов, перекидка рук, толчок — лодка вспрыгнула носом, ходко подалась вперед. Она ближе, ближе. Вот уж кормовой двинул шестом, и лодка кивнула в сторону от наших удочек. И тут я увидел сидящего на беседке еще одного человека. Полушалок на голове, концы его пропущены под мышки и крест-накрест завязаны на спине. Под полушалком крашенная в бордовый цвет кофта. Вынималась эта кофта из сундука по большим праздникам и по случаю поездки в город.

Я рванул от удочек к яру, подпрыгнул, ухватился за траву, засунув большой палец ноги в норку. Подлетела береговушка, тюкнула меня по голове, я с перепугу упал на комья глины, подскочил и бежать по берегу, прочь от лодки.

— Ты куда! Стой! Стой, говорю! — кричала бабушка.

Я мчался во весь дух.

— Я-а-авишша, я-авишша домой, мошенник!

Мужики поддали жару.

— Держи его! — крикнули из лодки, и я не заметил, как оказался на верхнем конце села, куда и одышка, всегда меня мучающая, девалась! Я долго отдыхивался и скоро обнаружил подступает вечер — волей-неволей надо возвращаться домой. Но я не хотел домой и на всякий случай подался к двоюродному братишке Кеше, дяди Ваниному сыну, жившему здесь, на верхнем краю села.

Мне повезло. Возле дяди Ваниного дома играли в лапту. Я ввязался в игру и пробегал до темноты. Появилась тетя Феня, Кешкина мать, и спросила меня:

— Ты почему домой не идешь? Бабушка потеряет тебя.

— Не-е, — ответил я как можно беспечнее. — Она в город уплыла. Может, ночует там.

Тетя Феня предложила мне поесть, и я с радостью смолотил все, что она мне дала, тонкошеий Кеша попил вареного молока, и мать ему сказала с укором:

— Все на молочке да на молочке. Гляди вон, как ест парнишка, оттого и крепок, как гриб боровик. — Мне поглянулась тети Фенина похвала, и я уже тихо надеяться стал, что она меня и ночевать оставит.

Но тетя Феня порасспрашивала, порасспрашивала меня обо всем, после чего взяла за руку и отвела домой.

В нашей избе уже не было свету. Тетя Феня постучала к окно. «Не заперто!» — крикнула бабушка. Мы вошли в темный и тихий дом, где только и слышалось многокрылое постукивание бабочек да жужжание бьющихся о стекло мух.

Тетя Феня оттеснила меня в сени, втолкнула в пристроенную к сеням кладовку. Там была налажена постель из половиков и старого седла в головах — на случай, если днем кого-то сморит жара и ему захочется отдохнуть в холодке.

Я зарылся в половик, притих, слушая.

Тетя Феня и бабушка о чем-то разговаривали в избе, но о чем не разобрать. В кладовке пахло отрубями, пылью и сухой травой, натыканной во все щели и под потолком. Трава эта все чего-то пощелкивала да потрескивала. Тоскливо было в кладовке. Темень была густа, шероховата, заполненная запахами и тайной жизнью. Под полом одиноко и робко скреблась мышь, голодающая из-за кота. И все потрескивали сухие травы да цветы под потолком, открывали коробочки, сорили во тьму семечки, два или три запутались в моих полосах, но я их не вытаскивал, страшась шевельнуться.

На селе утверждалась тишина, прохлада и ночная жизнь. Убитые дневною жарою собаки приходили в себя, вылазили из-под сеней, крылец, из конур и пробовали голоса. У моста, что положен через Фокинскую речку, пиликала гармошка. На мосту у нас собирается молодежь, пляшет там, поет, пугает припозднившихся ребятишек и стеснительных девчонок.

У дяди Левонтия спешно рубили дрова. Должно быть, хозяин принес чего-то на варево. У кого-то левонтьевские «сбодали» жердь? Скорей всего у нас. Есть им время промышлять в такую пору дрова далеко…

Ушла тетя Феня, плотно прикрыла дверь в сенках. Воровато прошмыгнул ко крыльцу кот. Под полом стихла мышь. Стало совсем темно и одиноко. В избе не скрипели половицы, не ходила бабушка. Устала. Не ближний путь в город-то! Восемнадцать верст, да с котомкой. Мне казалось, что, если я буду жалеть бабушку, думать про нее хорошо, она об этом догадается и все мне простит. Придет и простит. Ну разок и щелкнет, так что за беда! За такое дело и не разок можно…

Однако бабушка не приходила. Мне сделалось холодно. Я свернулся калачиком и дышал себе на грудь, думая про бабушку и про все жалостное.

Когда утонула мама, бабушка не уходила с берега, ни унести, ни уговорить ее всем миром не могли. Она все кликала и звала маму, бросала в реку крошки хлебушка, серебрушки, лоскутки, вырывала из головы волосы, завязывала их вокруг пальца и пускала по течению, надеясь задобрить реку, умилостивить Господа.

Лишь на шестые сутки бабушку, распустившуюся телом, почти волоком утащили домой. Она, словно пьяная, бредово что-то бормотала, руки и голова ее почти доставали землю, волосья на голове расплетались, висели над лицом, цеплялись за все и оставались клочьями на бурьянe. на жердях и на заплотах.

Бабушка упала среди избы на голый пол, раскинув руки, и так вот спала, не раздетая, в скоробленных опорках, словно плыла куда-то, не издавая ни шороха, ни звука, и доплыть не могла. В доме говорили шепотом, ходили ца цыпочках, боязно наклонялись над бабушкой, думая, что она умерла. Но из глубины бабушкиного нутра, через стиснутые зубы шел непрерывный стон, словно бы придавило что-то или кого-то там, в бабушке, и оно мучилось от неотпускающей, жгучей боли.

Очнулась бабушка ото сна сразу, огляделась, будто после обморока, и стала подбирать волосы, сплетать их в косу, держа тряпочку для завязки косы в зубах. Деловито и просто не сказала, а выдохнула она из себя: «Нет, не дозваться мне Лиденьку, не дозваться. Не отдает ее река. Близко где-то, совсем близко держит, но не отдает и не показывает…»

А мама и была близко. Ее затянуло под сплавную бону против избы Вассы Вахрамеевны, она зацепилась косой за перевязь бон и моталась, моталась там до тех пор, пока не отопрели волосы и не оторвало косу. Так они и мучились: мама в воде, бабушка на берегу, мучились страшной мукой неизвестно за чьи тяжкие грехи…

Бабушка узнала и рассказала мне, когда я подрос, что в маленькую долбленую лодку набилось восемь человек отчаянных овсянских баб и один мужик на корме — наш Кольча-младший. Бабы все с торгом, в основном с ягодой — земляникой, и, когда лодка опрокинулась, по воде, ширясь, понеслась красная яркая полоса, и сплавщики с катера, спасавшие людей, закричали: «Кровь! Кровь! Разбило о бону кого-то…» Но по реке плыла земляника. У мамы тоже была кринка земляники, и алой струйкой слилась она с красной полосой. Может, и мамина кровь от удара головой о бону была там, текла и вилась вместе с земляникой по воде, да кто ж узнает, кто отличит в панике, в суете и криках красное от красного?

Проснулся я от солнечного луча, просочившегося в мутное окошко кладовки и ткнувшегося мне в глаза. В луче мошкой мельтешила пыль. Откуда-то наносило заимкой, пашнею. Я огляделся, и сердце мое радостно подпрыгнуло: на меня был накинут дедушкин старенький полушубок. Дедушка приехал ночью. Красота! На кухне бабушка кому-то обстоятельно рассказывала:

— …Культурная дамочка, в шляпке. «Я эти вот ягодки все куплю». Пожалуйста, милости прошу. Ягодки-то, говорю, сиротинка горемышный собирал…

Тут я провалился сквозь землю вместе с бабушкой и уже не мог и не желал разбирать, что говорила она дальше, потому что закрылся полушубком, забился в него, чтобы скорее помереть. Но сделалось жарко, глухо, стало нечем дышать, и я открылся.

— Своих вечно потачил! — гремела бабушка. — Теперь этого! А он уж мошенничат! Че потом из него будет? Жиган будет! Вечный арестант! Я вот еще левонтьевских, пятнай их, в оборот возьму! Это ихняя грамота!..

Убрался дед во двор, от греха подальше, чего-то тюкает под навесом. Бабушка долго одна не может, ей надо кому-то рассказывать о происшествии либо разносить вдребезги мошенника, стало быть, меня, и она тихонько прошла по сеням, приоткрыла дверь в кладовку. Я едва успел крепко-накрепко сомкнуть глаза.

— Не спишь ведь, не спишь! Все-о вижу!

Но я не сдавался. Забежала в дом тетка Авдотья, спросила, как «тета» сплавала в город. Бабушка сказала, что «сплавала, слава Тебе, Господи, ягоденки продала сходно», и тут же принялась повествовать:

— Мой-то! Малой-то! Чего утворил!.. Послушай-ко, послушай-ко, девка!

В это утро к нам приходило много людей, и всех бабушка задерживала, чтоб поведать: «А мой-то! Малой-то!» И это ей нисколько не мешало исполнять домашние дела — она носилась взад-вперед, доила корову, выгоняла ее к пастуху, вытряхивала половики, делала разные свои дела и всякий раз, пробегая мимо дверей кладовки, не забывала напомнить:

— Не спишь ведь, не спишь! Я все-о вижу!

Но я твердо верил: управится по дому и уйдет. Не вытерпит, чтобы не поделиться новостями, почерпнутыми в городе, и узнать те новости, которые свершились без нее на селе. И каждому встречному и поперечному бабушка с большой охотой будет твердить: «А мой-то! Малой-то!»

В кладовку завернул дедушка, вытянул из-под меня кожаные вожжи и подмигнул:

«Ничего, дескать, терпи и не робей!», да еще и по голове меня погладил. Я заширкал носом и так долго копившиеся слезы ягодой, крупной земляникой, пятнай ее, сыпанули из моих глаз, и не было им никакого удержу.

— Ну, што ты, што ты? — успокаивал меня дед, обирая большой рукой слезы с моего лица. — Чего голоднай-то лежишь? Попроси прошшенья… Ступай, ступай, — легонько подтолкнул меня дед в спину.

Придерживая одной рукой штаны, прижав другую локтем к глазам, я ступил в избу и завел:

— Я больше… Я больше… Я больше… — и ничего не мог дальше сказать.

— Ладно уж, умывайся да садись трескать! — все еще непримиримо, но уже без грозы, без громов оборвала меня бабушка. Я покорно умылся, долго возил по лицу сырым рукотерником и вспомнил, что ленивые люди, по заверению бабушки, всегда сырым утираются, потому что всех позднее встают. Надо было двигаться к столу, садиться, глядеть на людей. Ах ты Господи! Да чтобы я еще хоть раз сплутовал! Да я…

Содрогаясь от все еще не прошедших всхлипов, я прилепился к столу. Дед возился на кухне, сматывал на руку старую, совсем, понимал я, ненужную ему веревку, чего-то доставал с полатей, вынул из-под курятника топор, попробовал пальцем острие. Он ищет и находит заделье, чтоб только не оставлять горемычного внука один на один с «генералом» — так он в сердцах или в насмешку называет бабушку. Чувствуя незримую, но надежную поддержку деда, я взял со стола краюху и стал есть ее всухомятку. Бабушка одним махом плеснула молоко, со стуком поставила посудину передо мной и подбоченилась:

— Брюхо болит, на краюху глядит! Эшь ведь какой смирененькай! Эшь ведь какой тихонькай! И молочка не попросит!..

Дед мне подморгнул — терпи. Я и без него знал: Боже упаси сейчас перечить бабушке, сделать чего не по ее усмотрению. Она должна разрядиться и должна высказать все, что у нее на сердце накопилось, душу отвести и успокоить должна. И срамила же меня бабушка! И обличала же! Только теперь, поняв до конца, в какую бездонную пропасть ввергло меня плутовство и на какую «кривую дорожку» оно меня еще уведет, коли я так рано взялся шаромыжничать, коли за лихим людом потянулся на разбой, я уж заревел, не просто раскаиваясь, а испугавшись, что пропал, что ни прощенья, ни возврата нету…

Даже дед не выдержал бабушкиных речей и моего полного раскаянья. Ушел. Ушел, скрылся, задымив цигаркой, дескать, мне тут ни помочь, ни совладать, Бог пособляй тебе, внучек…

Бабушка устала, выдохлась, а может, и почуяла, что уж того она, лишковато все ж меня громила.

Было покойно в избе, однако все еще тяжело. Не зная, что делать, как дальше жить, я разглаживал заплатку на штанах, вытягивал из нее нитки. А когда поднял голову, увидел перед собой…

Я зажмурился и снова открыл глаза. Еще раз зажмурился, еще раз открыл. По скобленому кухонному столу, будто по огромной земле, с пашнями, лугами и дорогами, на розовых копытцах, скакал белый конь с розовой гривой.

— Бери, бери, че смотришь? Глядишь, зато еще когда омманешь баушку…

Сколько лет с тех пор прошло! Сколько событий минуло. Нет в живых дедушки, нет и бабушки, да и моя жизнь клонится к закату, а я все не могу забыть бабушкиного пряника — того дивного коня с розовой гривой.


Поиск